Белорусские повести - Иван Петрович Шамякин

— Ну, во-первых, давно уже не собирались, во-вторых, начинаем работать над новым прибором и хотелось кое над чем подумать вместе. Одним словом, прошу завтра не опаздывать и не назначать на утро никаких срочных дел.

Чуть позже, когда все уже скрылись в своих «купе», я спросил у него, почему вдруг решили провести собрание.

Уставившись в бумаги, даже глаз не подняв, он буркнул:

— Ты слышал объявление. Больше ничего не могу добавить…

Ну понятно, они с Косенко решили поставить проект прибора на обсуждение, рассчитывая на поддержку лаборатории. Это как бы наперекор мне после того, как я сказал, что обращусь за помощью к общественности. Если Косенко берется за дело, то основательно, по всем правилам.

Но завтра я постараюсь растолковать и Раките и всем остальным, что есть экономия сегодняшнего дня, которая иной раз идет от страха испортить отношения с вышестоящими инстанциями, и есть экономия государственная, которая не боится конфликтов, стычек, некоторых неприятностей и потерь во имя неизмеримо больших выгод, как материальных, так и моральных. И необходимо распознавать ложь, похожую на правду, потачку, похожую на доброту, конъюнктурные соображения, похожие на мудрость.

Сохранить бы этот пыл на завтра, когда придется говорить перед коллегами. А то обычно в мыслях я могу кого хочешь положить на лопатки, хоть самого Цицерона. А как дойдет до дела, когда окажусь под взглядами множества глаз, куда только девается мое красноречие. Смешным и напыщенным кажется то, что хотел сказать, начинаю волноваться, стараюсь посмотреть на себя со стороны, окончательно теряюсь и стремлюсь сесть как можно скорее. А в следующий раз хорошенько подумаю, прежде чем снова вылезать на трибуну. Разве что в боевом запале выскочу, ну тогда уже не думаешь, какое произведешь впечатление, и получается неплохо.

Так что будем надеяться и завтра на боевой запал.

И вот наступило завтрашнее утро.

Мы вынесли стулья из своих «купе» в проход, ближе к раздевалке, поставили стол для президиума, и за него сели Косенко и Локавец. Сегодня Косенко выглядел, пожалуй, не лучше, чем вчера, то же усталое, серое лицо, которое он подпирал рукою, поглядывая на нас. Но манжеты опять были чистые, белые, как первый снег.

Локавец встал, откашлялся и начал:

— Надо отметить, что коллектив нашей лаборатории за последнее время неплохо поработал. Сдан заказчику важный прибор, имеющий большое народнохозяйственное значение.

Локавец ровным голосом перечислял заслуги каждого в создании прибора. Меня он не упомянул, но это можно было понять как настолько явное признание заслуг, что об этом и говорить не стоило. Ну ладно, пускай будет так…

Закончив перечень достижений нашей лаборатории, Локавец остановился, чтоб паузой подчеркнуть важность того, что собирается сказать, и продолжал:

— Сейчас, товарищи, начинается новый этап нашей работы, я сказал бы, весьма ответственный. Новый прибор надо делать с учетом погрешностей прежних наших разработок, добиваться максимальной его экономичности, повышать эксплуатационные характеристики. Однако некоторые наши товарищи то ли слишком зазнались, то ли еще в чем дело, во всяком случае, их поведение вызывает серьезную тревогу.

— А можно конкретно? — послышался голос Логвинова, молодого инженера, очевидно встревоженного этой фразой.

— Можно и конкретно, — согласился Локавец и посмотрел на меня. — Я имею в виду поведение и вообще трудовую дисциплину ведущего инженера Владимира Дейкуна.

Косенко опустил руку и выпрямился: присутствующих как бы тронула легкая судорога любопытства — слабый шорох пробежал по лаборатории.

— Да, мы не станем отрицать того, что Дейкун много поработал над старым прибором, что в проекте нового существенная его доля, но, — голос Локавца окреп, — тем более обидно, что товарищ Дейкун поставил себя над коллективом и докатился до прямых нарушений дисциплины.

— Говори яснее, — не выдержал Ракита.

— Пожалуйста… Думаю, все мы дадим надлежащую оценку поведению Дейкуна, если я скажу, что в самый разгар работы над старым прибором он позволил себе три дня прогулять без всякой причины.

Никто не отозвался на эти слова, но у меня самого как-то екнуло внутри. Вот оно что, оказывается… И как я сам не подумал о том, что прежде всего в вину мне будут поставлены те три дня…

— Вчера приезжает представитель заказчика, у начальника отдела совещание по новому прибору, а главного конструктора нет. Причина отсутствия? Никто не знает, потому что товарищ Дейкун считает ниже своего достоинства спросить разрешения у заведующего лабораторией.

Он сел на место. Лаборатория зашумела, и Локавец должен был снова вскочить:

— Тише, товарищи. Давайте по порядку. Кто просит слова?

— Пусть скажет Дейкун! — крикнул Ракита. Локавец взглянул на Косенко, как бы прося совета, и Ракита крикнул опять:

— Пускай он объяснит нам…

Косенко кивнул головой, и Локавец сказал:

— Слово товарищу Дейкуну. Давай расскажи нам, чем вызвала твоя недисциплинированность…

Я готовился защищать свой прибор, вести трудный, неприятный, но деловой спор, а тут на тебе — как нашалившего мальчишку тебя требуют к ответу за своевольничание. Откровенно говоря, я не знал, что сказать. Разве что давно забытое «простите, больше не буду»…

Я стоял, растерянно озираясь по сторонам, удивленно пожимая плечами и понимая, что выгляжу дурак дураком.

— Ну, мы слушаем тебя, — напомнил Локавец.

— Я… я думал, что сегодня мы будем говорить о новом приборе, а не о моем поведении, — с горькой откровенностью признался я и сел на место…

Локавец язвительно покачал головой.

— Вот это объяснение… Он, видите ли, даже не считает себя виноватым… Святая наивность… Товарищи, — решительно обратился он к аудитории, — кто хочет высказаться?

Никто не спешил: долгую неприятную паузу нарушил Ракита, поднялся неторопливо, скрипнув стулом, и поставил его перед собой.

— Скажу я, — будто нехотя начал он. — Правда, я тоже думал, что мы будем в основном говорить о новом приборе, но то, что сообщил нам Эдуард Павлович, не менее важно. Меня лично давно беспокоит Дейкун. Способный, умный инженер-конструктор — этого у него не отнимешь… Сколько лет работаешь у нас, Володя? — повернулся он ко мне, но я ничего не ответил, поэтому он сам прикинул: — Лет, должно быть, восемь. Сразу после института пришел… И все это время ты стоял как бы в стороне от коллектива. Отгородился некой вакуумной стенкой — ничто тебя не интересует. Я не случайно спросил на днях, почему ты не был на профсоюзном собрании. Это тоже о многом говорит… Давно никаких общественных нагрузок не несешь…

— В культпоходы не хожу… — не выдержал я.

— В культпоходы никто тебя не тянет. Но действительно получается, что ты себя поставил вне коллектива, и нарушение дисциплины от того же. Потому что считаешь: тебе все дозволено.

— А с сотрудниками как вы себя ведете? — подхватила — кто бы мог подумать! —