Белорусские повести - Иван Петрович Шамякин

— Каждому свое, — развел я руками, а Макарыч ее поддержал:

— На заводе хорошо знают Лену. Она и до института была активисткой…

Ему не дал договорить Соломон Бельский, мужчина моих лет, но уже с двумя подбородками.

— Читал недавно в газете интересную вещь, — словно проснувшись, сказал он. — Испытывается автомобиль с маховиковым двигателем… Понимаете, используется его гироскопическая природа…

— Ну, во-первых, такой автомобиль еще нигде не испытывается, — возразил Соломону Логвинов, молодой специалист, пришедший к нам недавно после института, — я тоже читал эту статью, и все там еще в стадии разработки. Принцип сверхмаховика…

Вот так, неторопливо переговариваясь, мои коллеги будут отлаживать прибор, доводить его до эксплуатационных параметров. За день они успеют обсудить тысячу проблем — от кормления грудных младенцев до последних достижений в области космической связи. Ну и на здоровье, а меня прошу уволить…

Я взял чертеж, чтоб внести необходимые поправки в схему, те, что выявились после температурного испытания, и пошел на свое место.

От работы оторвался только с приходом Локавца.

— Ну и ну, — покачал он головой, садясь возле меня. — Заварил ты кашу…

— В чем дело? — встревожился я.

— Ну не ты, а с твоей помощью, — дал задний ход Локавец и, заметив, что я его не понимаю, объяснил: — Я говорю о Косенко и жене твоего товарища, артистке. Ведь ты же их познакомил?

— Ну и что с того?

Меня сразу охватило беспокойство и недоброе, почти враждебное чувство к Локавцу. Откуда он все знает? И что именно он знает, что еще там случилось с Косенко и женой моего товарища?

— Ничего, — Локавец, очевидно, решал, продолжать ли этот разговор, и не удержался: — Об этом никто не догадывается, но я вижу: Косенко потерял голову из-за нее. Каждый день ездит в филармонию с охапкой цветов. Это же надо, в его возрасте — и такая любовь. А она как к этому относится?

Он даже ерзал на стуле от возбуждения, цокал языком и вопросительно заглядывал мне в лицо. Я понял, что он ничего не знает, кроме того, что Косенко возит цветы, и немного успокоился. Просто Локавец хотел проверить, что я знаю о Косенко и Вере. И мне даже смешны стали его уловки, хотя вообще было не до смеха. Жалость к товарищу, острая, болезненная, сменилась возмущением вчерашней Вериной выходкой. Зачем ей это? Неужели в один миг можно забыть о том светлом и добром, что было в их с Толей жизни, а оно было вне сомнения, иначе зачем бы они жили вместе семь лет? Конечно, это ее дело, жить или не жить с мужем, любить его или не любить, но все это надо было сделать не так, не так…

Косенко я ни в чем не винил. Он вел себя по-джентльменски, а цветы… Ведь их можно дарить певице возами. А Вера была неплохой певицей… Пусть он даже потерял голову, как говорит Локавец, но ведь это не повело за собой никаких некрасивых поступков. Очень уж не подходил для этого мой уважаемый шеф…

А Локавец, ах, как ему хочется все знать про шефа, с каким жадным любопытством смотрит на меня, а прямо спросить не решается. Ну и правильно, что не решается, все равно ничего не скажу, пусть ищет информацию в другом месте…

— А где ты был эти дни? — спросил он совсем не начальническим тоном.

— Тебе разве не говорил Косенко?

— Ну, в самых общих чертах…

— А ты знаешь, я прогулял эти три дня…

— Не делай из меня дурака… Если б ты прогулял, Косенко не стал бы тебя выгораживать…

— Он считает, что я самый способный инженер в бюро и что мне все дозволено…

— Ладно, — встал он, обиженный, с высокомерно-презрительным видом. — Не хочешь говорить, и не надо.

Он сел за свой стол и стал листать какие-то бумажки, даже по узкой, сгорбленной сейчас спине чувствовалось, как он на меня обижен. И зачем мне было его дразнить, в общем хорошего парня и, кроме того, моего начальника?

— Слушай, Эдик, — крикнул я ему, — а ребята там разобрались в приборе, загвоздка была в ферритовых вентилях.

— Я знаю, — сказал он, не отрываясь от бумаг. — Я заходил в кабину.

Ишь ты, как официально, — в кабину, хотя все мы называли ее «душегубкой», в том числе и сам Локавец. Ну ладно, подуешься немного и перестанешь.

Я снова уставился в чертеж и сразу же забыл про Локавца.

После работы я поехал домой. Покорно выслушал мамины упреки. Мог и уехать, говорила она, и к Алику и к кому хочешь, но должен был предупредить. Разве трудно набрать номер телефона и сказать несколько слов. Правильно, я должен предупреждать, и сколько раз клялся, что впредь буду это делать, но всегда боялся ее расспросов, а может, даже, что она, как в детстве, вдруг и запретит…

Отец сидел в кресле с развернутой газетой. Он не вмешивался в разговор, но по тому, как часто переворачивал газетные листы, видно не слишком вникая в прочитанное, я понимал, что он все слышит и тоже недоволен мной. Из кухни, где мы разговаривали с мамой, я видел над желтой спинкой кресла только его голову с редкими седыми волосами.

— Как жизнь? — спросил я, входя в комнату.

Отец подвигался в кресле, как будто ему что-то мешало, поморщился, потом сказал:

— Спасибо. Знаешь, очень странно, что это тебя интересует…

Этим он и ограничился — спокойно-насмешливым замечанием. И вообще в отличие от мамы он давно считает меня взрослым человеком, который сам должен отвечать за свои поступки.

— Интересует, батя, интересует, — миролюбиво сказал я.

Зазвонил телефон, трубку взяла мама и позвала меня.

— Володя? — послышался женский голос, очень знакомый. Я не успел догадаться, кто это, тот же голос мне подсказал: — Эля звонит. Надеюсь, вы не забыли меня?

— Как можно, Элечка! — обрадованно воскликнул я.

— Я отыскала вас по телефонной книге, — говорила она. — Мне Вера рассказала, что у вас были какие-то неприятности из-за той нашей поездки, и я чувствую себя виноватой.

— Я все же надеялся, что вы обо мне лучшего мнения… Но спасибо, что позвонили.

Она немного помолчала, потом по-детски пожаловалась:

— Ну, Володя, будьте хоть вы человеком… Я тут с Верой набралась горя, а теперь вы…

— А что такое с Верой?

— Вы не представляете… То плачет, то злится… Прямо не знаю, что с ней делать.

Значит, Вере тоже нелегко, значит, она тоже мучается, может быть, даже жалеет, кается, но из-за самолюбия не