Белорусские повести - Иван Петрович Шамякин

— От себя самого не убежишь, — горько покачала она головой, поэтому я заметил:

— Ты напрасно так, Вера.

— Погляжу я на вас — мужчины называется… Только кочка под ногами, сразу же раскиснут.

Это она уже сказала чуть не со злостью. Нервно вскочила с тахты, взяла с трюмо расческу, с силой провела по волосам, так что послышался сухой электрический треск.

— Ты на кого намекаешь? — осведомился я.

— Да хотя бы на него, — расческой показала она на Толю.

Кто-то позвонил, Толя пошел открывать, а когда он вернулся, я от удивления чуть рот не разинул. Вслед за ним шел Косенко, оправдываясь на ходу:

— Простите, я забежал к вам по одному делу. Может быть, вам известно… — Тут он увидел меня, поднял и бессильно опустил руки. — Ведь это я вас ищу, Володя. Дома ничего не знают, так я подумал, что ваш товарищ чем-нибудь поможет… Я прямо слов не нахожу: последние дни перед сдачей прибора, дел по горло, а вы позволяете себе три дня не показываться на работе. Нам надо серьезно поговорить. Прошу прощенья у хозяев, — слегка склонил он голову перед Верой и летчиком и снова обратился ко мне: — Давайте спустимся вниз, я на машине, там и поговорим…

Я все еще не мог прийти в себя от неожиданности. Сознание своей вины, что-то похожее на стыд и досаду на себя рождали одно желание: скорей бы все это кончилось, чтоб не стоять под внимательным и пытливым взглядом Косенко, не видеть в его больших и мохнатых глазах укор и неподдельную тревогу…

— Виктор Петрович, — сказал я, — я заслуживаю самого строгого взыскания.

— Ну, допустим, я вовсе не собирался говорить с вами в таком плане, но и хвалить вас, голубчик, не за что. Так, может, мы извинимся перед хозяевами…

Чтобы как-нибудь выправить положение, я сказал:

— Спасибо, Виктор Петрович, за заботы. Все это очень великодушно с вашей стороны, но я решил уволиться…

Косенко сморщился от моих слов.

— Не говорите глупостей, Володя… Такие разговоры не ведут на ходу… И потом, вы должны знать: я никуда вас не отпущу. Что за панические настроения?

Он снова улыбнулся Вере и Толику, как бы приглашая и их принять участие, поддержать его, помочь довести до меня эту простую истину.

Толя подошел к стене, где висел календарь, оторвал листок и стал внимательно изучать его.

— Думаю, это пройдет, — сказал Косенко. — Надо только взять себя в руки… Что касается меня, то на первый раз я вас прощаю… Скажете в отделе, что отсутствовали по служебным делам… Разумеется, с условием, что это больше не повторится…

Косенко, стоявший у самого входа, сделал несколько шагов ко мне, коснулся пуговицы на моем пиджаке и сказал:

— Я не такой уж добренький, Володя, что стал бы искать вас бескорыстно. На днях я еду в Москву за новым заказом. Так что вы мне просто необходимы…

В этот момент вскочила с тахты Вера, вскинула руки за голову и закружилась на месте, смеясь язвительно и весело.

— Ой, мамочка родная, не могу… Ой, помру со смеха…

Остановилась резко.

— Вот где наивысшая гуманность нашего времени! Человек три дня прогулял, а начальник чуть ли не на коленях просит его вернуться на работу.

Косенко сказал мягко, снисходительно, с укором:

— Ну зачем же так, Вера? Со стороны это, может, и в самом деле выглядит несколько странно, но я не стал бы просить вернуться любого… А Володя очень талантливый специалист… Я не боюсь это сказать при нем.

— И значит, ему можно простить то, что не простится другому? — Она по-прежнему была воинственно настроена. — Из-за этого можно пренебречь и справедливостью?

— Моя справедливость в данный момент в том, — терпеливо объяснял ей Косенко, — чтоб не потерять специалиста высокой квалификации. Эта справедливость диктуется нуждами нашего предприятия, а следовательно, и необходимостью более высокого порядка.

Слова его прозвучали как-то механически, будто думал он совсем о другом. Но Вера не отступала.

— По-вашему выходит, что справедливость такое же изменчивое понятие, как ваши производственные планы?

Косенко засмеялся.

— Ну, вам нельзя отказать в логике.

Толя разорвал листок календаря на мелкие кусочки, недовольно сказал Вере:

— Да что это ты как заведенная?

— Она и впрямь жаждет крови, — заметил я.

И тогда она прямо взвилась:

— Ага, вам не нравится… Я вам, мальчики, уже высказала свое мнение о вас… Могу развить…

— Давай, давай, очень интересно, — подзадорил ее Толя.

— Пожалуйста. Слизняки вы, вот что.

Это она сказала в порыве непонятной ярости, прорвавшейся, видимо, как вспышка давних размышлений и чувств. Правда, мы с ней были не настолько близки, чтоб она имела право так говорить со мной, но я тут был скорее сбоку припека, главную свою ярость она направляла на Толю.

— Я говорю о них, — сказала она Косенко. — Молодые, здоровые… Один вбил в голову какую-то глупость про Шпицберген, не ходит на работу, другой не может отойти от страха целый год…

Это было зло, и, пожалуй, ей самой можно было кое-что напомнить о ее поведении в трудное для Толика время.

Он же, услышав слова жены, выпрямился, сжался, как будто у него внутри заболело что-то и не отпускало. Он только и смог произнести:

— Ну знаешь, это уж слишком…

Но ее теперь трудно было остановить. Казалось, она рада была случаю высказать все, что накипело за все годы жизни с Толей.

— Слишком? — решительно подступала она к мужу. — Слишком? Да, я понимаю: ты столкнулся со смертью, тебе было страшно, в этом ничего странного нет. Но разве один ты видел смерть рядом? Да спроси тех, кто воевал, Раговича спроси, который перенес пытки. Вот его спроси, — показала она на Косенко. — Вам было страшно на войне?

Тот растерянно развел руками.

— Ну не без этого, — и сдержанно улыбнулся.

— Однако шли?

— Ну, скажем, выполняли приказ.

— Значит, превозмогали себя и шли… Слышите, вы, превозмогали! Поймите, превозмогали…

Она ходила по комнате в каком-то неистовстве, вскидывала руки перед собой, и потом безвольно опускала их, как трагическая актриса, и Толя сказал:

— Ты не на сцене, так что можешь успокоиться. А вообще я понимаю тебя. Ты лишь искала повод…

— Как хочешь, так и думай, — отрезала она.

— Но, видишь ли, для меня это не новость… И хватит. Не слишком ли мы далеко зашли?

Он резко толкнул дверь спальни и закрыл ее за собой. Вера крикнула ему вдогонку:

— Да, хватит! Я тоже сыта по горло…

Я понимал, что надо что-то сказать, чтоб унять эти страсти,