Белорусские повести - Иван Петрович Шамякин

Теперь я не обижался на нее. Надо признаться, она до некоторой степени была права. Что ж, это говорило о ее проницательности, но задеть меня уже не могло. Я успел привыкнуть к внезапным переменам в манере и настроениях этой женщины. Впрочем, сейчас я посажу ее в автобус и помашу ручкой.

Я догнал ее, придержал за плечо.

— Послушайте, зачем нам ссориться? Смотрите, какие весенние, точно подсиненные, сугробы. А вот, слышите, еще одна птица, это овсянка. Слушайте, что она высвистывает: «Кинь сани, возьми воз, кинь сани, возьми воз».

Она доглядела вокруг, глубоко вздохнула и сказала:

— И все-таки спасибо вам за эту поездку.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Вместе с Аликом я наведался к колхозному пасечнику дяде Антону, который угостил нас медом и разными байками из собственной жизни и жизни окрестных деревень, историями времен Адама и Евы и новыми — наших дней. Одним из персонажей этих последних был его толстогубый племянник Митька, который вскоре появился собственной персоной и совершенно затмил дядьку Антона с его допотопными байками.

— А потом — веришь, нет? — этакая гора бултых в море и поплыла. Айсберг называется. Про «Титаник» слышал? Ну вот и мозгуй. Да нам айсберги были до фени. Вот как закружит пурга — веришь, нет? — по месяцу носа не высовываем за дверь… А так там житуха классная, правда, выпить хрен чего достанешь, ну мы книжки мусолили, повышали, значит, образовательный ценз…

Так Митька расписывал жизнь на Шпицбергене, где проработал несколько лет. Я сказал, что это здорово, и Митька, спросив о моей специальности, загорелся, решил связать меня с нужными людьми, которые занимаются набором очередной партии зимовщиков. Только, пристукнул он кулаком по столу, я должен «железно» обдумать, чтоб потом не вертеть хвостом.

Вот так возникла эта идея, она все больше и больше нравилась мне, и погодя, трезво рассудив, я уже решил, что это наилучший выход в моем положении. Правда, надо помытариться по колдобинам жизни, сделать какой-то решительный шаг, может, это лучше удастся на новом месте, в новых условиях, резко отличающихся от нынешних, и в этом отношении Шпицберген или что-нибудь еще такое же далекое и суровое подходит как нельзя лучше. Я не так стар, чтоб цепляться за насиженное место, дети дома не пищат — чего же бояться?

Алик не стал меня отговаривать, сказал даже, что это интересно — побывать на самом краю света — и, пока не поздно, не стоит терять такую возможность.

Меня немножко грызла совесть, что я прогуливаю, но все ведь решено: я еду на Шпицберген, и я прогостил у дядьки Антона два дня, все расспрашивал Митьку о тамошней жизни, а к концу вторых суток заставил его при мне написать своему товарищу в Ленинград, что, мол, один инженер, специалист по электронике и радиотехнике, хочет поехать на два года на Шпицберген.

У Алика полистал энциклопедический словарь на букву Ш, но то, что там было написано об острове Шпицберген, не удовлетворило меня — давались самые общие сведения: площадь, население, рельеф.

Из колхозной конторы я позвонил домой, трубку взяла мама, и я сообщил ей, где нахожусь. Она сказала, что звонили с работы, спрашивали обо мне, и я вынужден был соврать, что договорился с начальством и что вообще все в полном порядке.

Положив трубку, я подумал, как разволнуется мама, когда узнает о моем решении, она ведь до сих пор считает меня беспомощным ребенком, которому постоянно надо застегивать пуговицы и поправлять на шее шарф.

На работу не позвонил — гори она огнем. Приеду, подам заявление, и все. И пускай они сами совершенствуют свои сверхсовременные приборы, кстати, могу подарить им на память свою разработку — может быть, когда-нибудь пожалеют, что затирали такую светлую личность.

В автобусе, в котором я возвращался в город, было пусто, сидел только один пассажир с металлическими дубовыми листочками в петлицах форменной куртки. Я отодвинул стеклянную створку окна и подставил лицо свежей, прохладной струе…

Черт его ведает, как это назвать — инфантилизмом или еще как-нибудь, но я действительно иной раз веду себя как малое дитя.

Но это совсем не значит, что я так уж снисходителен к себе… Тут все гораздо сложнее. К примеру, вспоминая прожитые годы, я могу посмотреть на себя взглядом постороннего человека, серьезно оценить свои мысли, поступки, чувства, иногда я отношусь несколько пренебрежительно к себе прошлому.

Я настоящий, нынешний, конечно, считаю себя умнее, опытнее и в некоторых случаях не мог бы положиться на тех своих двойников, которые живут в моей памяти. Пораздумав, я нахожу общее во всех этих людях и тогда понимаю, что прожил уже немалую жизнь — детство, юность, возмужание, — понимаю, что всегда были со мной мои привычки, черты характера, которые, одобряя, я не умел довести до совершенства, а отвергая, не сумел избавиться от них до конца.

Жаль, что раскладывать себя по полочкам, откровенно говоря, доводилось не часто. А теперь я ехал в автобусе и вспоминал разных людей, которые тем не менее были мною. Над одними я издевательски посмеиваюсь. Другими брезгую и гнушаюсь и стараюсь поскорей прогнать воспоминание.

Но у меня ли одного случается такая путаница? Вот Толик. Приревновал Веру к Косенко, который старше ее лет на двадцать. Да не в годах дело. Разве Косенко способен на легкомыслие, Косенко — эталон выдержки, дисциплины, воспитанности. Правда, смотрел он вчера на Веру далеко не безразлично, но кому запрещается сколько хочешь смотреть на другого человека…

Ах, Толя, Толя. Прошлым летом он попал в аварию. Летел на своем «кукурузнике», вдруг закапризничал мотор, пришлось садиться на незнакомом поле. А погода была туманная. При посадке колесо попало в заросшую травой яму. Толю едва спасли, а второй пилот погиб.

Помню, я ходил в госпиталь. Лежит мой летчик — один нос и глаза, все остальное в бинтах. Ну да как будто поправился, недавно был на комиссии, врачи сказали — через месяц можно в полет. Но похоже, что он не очень рад этому. О решении медкомиссии сказал с таким видом, словно признавался в какой-то вине. Я снова, в который уже раз, попытался докопаться до сути — где там, мрачно усмехнулся, предложил лучше выпить. Вот это он в последнее время делает с неизменной охотой.

Я понимаю, пережить ему во время аварии пришлось немало, тут нервы у кого хочешь могут сдать. Но ведь главное —