Белорусские повести - Иван Петрович Шамякин

Откровенно говоря, мне обидно, что Толя играет со мной в прятки. Мы дружны с восьмого класса. Когда я приехал сюда и пришел в новую школу, то сразу выделил среди остальных Толика Глебова. Еще тогда он рассказал мне по секрету о своих чувствах к Вере Луговской, неизменной участнице школьной художественной самодеятельности.

Восьмиклассница вскоре стала студенткой музыкального училища. Толик уехал из нашего города, чтобы затем вернуться сюда летчиком гражданской авиации.

Я не удивился, когда встретил Толю с Верой Луговской. Она уже работала в филармонии, часто ездила на гастроли, и, когда они с Толей поженились, его жизнь не слишком отличалась от холостяцкой. Как я сейчас понимаю, им обоим это нравилось, они встречались, как ученые на международных симпозиумах, и говорили, что зато никогда не наскучат друг другу. Но, на мой взгляд, в последнее время они слишком уж стали бояться этой обыденности, можно даже сказать, что, не успевая надоесть друг другу, они привыкли уже и не очень скучать, расставаясь.

Вот и теперь, после аварии, только дождавшись, пока Толик немного поправится, Вера унеслась на гастроли по стране. Присылала лишь открытки — из Тюмени, Омска, Павлодара…

За окном автобуса поплыли дома пригорода, хотя какой это пригород — массивы девятиэтажных домов, с них как раз и начинается в этом месте город.

Я взглянул на часы — было без нескольких минут двенадцать. На работу я сегодня не пойду, это факт. Ехать домой тоже не хочется, значит, надо что-то придумать. Что? Не навестить ли Толю — может, приезд жены вывел его из апатии? Да, решено, еду к нему.

Я попросил водителя остановиться на той площади, где мы шли с Элей по подземному переходу. Интересно, как она там, эта проницательная и принципиальная женщина? Что думает обо мне и о нашей поездке?

Мне открыл Толик. Он был один, в синих трикотажных штанах и синих шлепанцах на босу ногу. Открыв мне, улегся на тахту, на которой, видно, лежал до моего прихода, и уставился на меня, ожидая, что я стану делать.

— Ай-яй-яй, летчик, — пристыдил я его, — тебе же скоро в полет, а ты не в форме…

— Ни в какой полет я не полечу, — сказал он таинственно, приложив палец к губам. — Нет, не полечу, — повторил он, заметив, очевидно, удивление и недоверие на моем лице. — Все, крышка, с авиацией расходимся раз и навсегда.

— Что за шуточки? — не поверил я.

— Никаких шуток. Я, старик, обо всем этом много думал и понял, что рано или поздно человек должен выбрать финишную прямую…

— Интересно, — сказал я, — ты, оказывается, тоже на распутье.

— Почему тоже?

— Ну еще у одного человека появились такие же мысли… И что ж это за финишная прямая, на которую ты решил вырулить?

В руках он вертел спичечный коробок, в углу рта прилепилась сигарета, дым от нее лез ему в глаза, поэтому он жмурился, отклонял голову от тонкой струйки, спиралью подымавшейся вверх.

— Я немногого хочу от жизни — простого человеческого счастья, ясности, покоя… Мы раньше не могли завести ребенка: у Веры гастроли, у меня полеты. Сейчас я хочу, чтоб у меня был сын или дочка. Хочу, чтоб, возвращаясь домой, я знал: меня кто-то ждет, я кому-то нужен, понимаешь?

Он встал и ходил по комнате взад-вперед, и я с любопытством и вниманием слушал товарища, который наконец решил доверить мне свои мысли, раскрыть то, что, очевидно, угнетало его.

— Работу я найду, это не проблема, почитай вон объявления: требуется, требуется… Могу шофером — у меня ведь есть права…

Он остановился у окна спиной ко мне. Я подошел к нему. Отсюда, с девятого этажа, далеко был виден город: неровная, ломаная линия крыш и труб и светло-серое небо, по которому торопливо плыли темные тучи, а между ними светились белые высокие облака. В них был солнечный свет, они словно не хотели пропустить его на землю, хотя сами до того уже налились им, что казалось — вот-вот разорвутся.

— И все же мне не совсем понятно твое решение, — сказал я. — Разве так много изменится из-за того, что ты бросишь авиацию?..

Он часто раз за разом затягивался сигаретой, и я понял, что он хочет, но, видно, не решается сказать мне что-то. Поэтому я заметил:

— Мы, кажется, всегда понимали друг друга.

И Толя, все так же глядя в окно, заговорил торопливо, будто стараясь скорее высказаться:

— Можешь не поверить, можешь смеяться надо мной, но я говорю правду. Ты не знаешь… По ночам я вскакиваю в холодном поту… Вдруг вырывается земля из тумана, растет, заслоняет весь мир, и я просыпаюсь. От ужаса. Так и стоит все перед глазами — слышу жуткий треск переборок, рангоутов, винта. Вижу изуродованное лицо Игоря. Я проверял себя, ходил в авиаотряд, хотел попросить ребят поднять в воздух. Так, веришь, сразу становится дурно, как только подхожу к самолету. Хотя я уже абсолютно здоров, врачи дали заключение…

Такой растерянный, измученный, беспомощный был у него вид, что я почувствовал даже жалость к нему. Обнял за плечи и тряхнул:

— Да что ты, Толя? Ну и бросай это дело. Найдешь что-нибудь другое. — Я припомнил одну из поговорок Митьки и, смеясь, повторил ее: — Умел бы есть, без работы жив будешь.

Толя немного повеселел. Пошел на кухню, попил воды из крана, возвращаясь, захватил брошенную на спинку стула бедую рубашку:

— Видишь, жена привезла, из синтетики.

— Хорошая рубашка, — похвалил я. — А ты Вере говорил?

Он только махнул рукой.

— Говорил… Ей все равно. Делай, говорит, как хочешь.

— А знаешь, — признался я, — меня тоже один товарищ приглашает на Шпицберген.

— Ну и правильно, — поддержал Толя.

В дверном замке щелкнул ключ — это, понятно, могла быть только Вера. Она заглянула в комнату, поздоровалась со мной и молча стала раздеваться в коридоре. Вошла в комнату уже в домашних тапочках, в темно-синем изящном костюме.

— Слышишь, Вера, Володя пришел попрощаться, — незаметно подмигнув мне, сказал Толя. — Едет на Шпицберген.

— А ты вместе с ним не собираешься? Теперь тебе как будто можно. — Вера села на тахту, закинула ногу на ногу. На нас она смотрела с насмешкой.

— А что? — повернулся ко мне Толя. — Об этом только что и говорили, да вот ты пришла… Правда, Володя, так и сделаем, поедем вместе. И вот представляешь: приезжаем мы сюда через два года, здоровые, бородатые, естественно с полными чемоданами денег и с легким запахом одеколона.

Он все