Белорусские повести - Иван Петрович Шамякин

Поэтому я взял у нее книжку, поставил на место и сказал:

— Прошу прощения, что не предупредил вас ни о чем, но никаких неожиданностей тут нет, все закономерно, все вытекает из жизненных интересов и характера этого человека. Если разрешите, я объясню вам позже.

— Пойду погляжу, там, верно, уже все готово и можно ужинать, — заторопился Алик.

— Какой ужин! — запротестовал я. — Мы только что из-за стола, правда, Эля?

— Да, да, мы совершенно не голодны, — подтвердила Эля, но Алик только махнул рукой и скрылся за дверью.

— Никогда не предполагала увидеть ничего подобного. — Эля снова прошла вдоль стен, потрогала пучки мха. — И, понимаете, что здесь самое необыкновенное? Все предельно просто. Натуральное, подобранное, друг к другу дерево и больше ничего. Отличный вкус и, разумеется, работа…

— А знаете, — сказал я, — вы очень подходите ко всему этому.

— Спасибо, — небрежно бросила она, принимая мои слова как должное.

Сейчас она как бы парила в светлом мареве этой комнаты, и я опять, будто в первый раз, с удивлением разглядывал ее и старался запомнить лицо этой неожиданной для меня женщины.

Позвали к столу. На скатерти влажно поблескивали ядреные огурцы, белой горкой возвышалась капуста, скворчала яичница на сковороде, твердые с мороза, отливали розовым ломтики сала.

Нас с Аликом захватил поток воспоминаний. Вспоминали детство, живых и умерших уже людей, дивились тому, как быстро летит время, и во всем этом была душевность и растроганность доброй и немного грустной встречи с прошлым, с его радостями и бедами, к которому, увы, и можно возвращаться разве что в застольной беседе или в мыслях…

Эле мы кое-что объяснили, она слушала внимательно, но больше молчала. Таня и Ольга Васильевна поглядывали на нее с женским пристрастием, которого не миновать той, кто осмеливается завладеть близким, хорошо знакомым человеком. Разумеется, они считали, что Эля — моя будущая жена, в каких еще можно быть отношениях, чтоб приехать вдвоем к знакомым на ночь глядя.

Поздний час брал свое, и Таня пошла стелить постели, потом сказала, что Эле она постелила в светлице, а я лягу здесь на тахте.

Мы с Аликом вышли во двор, я закурил сигарету, с наслаждением втянул сладко-хмельной дым.

— Прости за нескромность, но кто она, твоя спутница? — спросил Алик.

Ему я мог рассказать все, не опасаясь, что он поймет неверно или осудит. Но вот что странно — сейчас мне казалось, что я с Элей знаком долгие-долгие годы, что она и в самом деле имеет ко мне более близкое отношение, чем это было в действительности.

И я не стал ничего рассказывать Алику, только сказал коротко:

— Она пианистка филармонии.

— Тогда понятно, почему она заинтересовалась Стравинским.

Он, видно, почувствовал, что я не слишком стремлюсь продолжать разговор на эту тему, поэтому сразу заговорил о другом:

— Сколько у тебя дней в запасе? Может, побыл бы, побродили бы по нашим местам…

…Я ворочался на тахте, пробовал считать до тысячи, чтоб как-нибудь уснуть, избавиться от докучных мыслей, но они брали верх, до смерти хотелось закурить, да боязно было вставать, искать сигареты — еще разбудишь кого-нибудь.

Наконец после того, как часы пробили четыре раза, дремота опутала мои мысли, сомкнула веки, и поплыли разные видения: то мохнатые ресницы Косенко, а то согнувшийся в восточном танце Локавец. Потом я почувствовал, что лечу, как птица, и кружусь над кручей, над дедовой хатенкой, выбирая, где лучше опуститься. А внизу стоит Эля и машет на меня рукой, отгоняет…

Я проснулся, когда уже совсем рассвело, сквозь сетку занавесок виднелось серое небо.

После завтрака Эля заторопилась домой. Я просил ее дождаться Алика, который поехал в совхозную контору, но она и слушать не хотела. Мол, дома ее ждут, будут беспокоиться, и потом просто неловко, на ее взгляд, докучать хозяевам. И так среди ночи приехала к незнакомым людям с человеком, которого почти не знает.

Я решил проводить ее до автобуса, а потом вернуться и подождать Алика — нельзя было уехать, не поговорив с ним. А вчера для этого не было настроения, да и времени тоже.

И вот мы идем с Элей по деревенской улице. Встречные здороваются, некоторых я хорошо знаю, других немножко, третьих совсем забыл, но каждый из них знает меня, ведь тут, несмотря на близость города, не так часто меняются люди, чтоб через три года забывать знакомых. Я говорю — через три, потому что тогда провел у Алика свой отпуск.

За деревней побежала к лесу тропинка — по ней напрямик через лес ходили к шоссе. Я свернул туда, пропустив вперед Элю.

Лес тут был молодой, послевоенной посадки, вершины сосенок глухо шумели, но внизу было тихо. А на дороге колючий северный ветер основательно продувал мое демисезонное пальто.

— Погодите, — остановилась Эля. — Какая птица поет?

Из глубины сосняка доносился тонкий свист.

— Это синица, — сказал я, — слышите, свистит: «Скинь кафтан, скинь кафтан».

— А и правда, будто выговаривает…

— Не забывайте, сейчас конец февраля. Вот она и советует: скинь кафтан… Между прочим, раньше февраль был последним месяцем года, потому его здесь, в Белоруссии, называли сечень. А еще межень, оттого что он находился на меже лет…

— Гляньте, вы и это знаете. Не только происхождение слова «электрон», — сказала она, но уже не с насмешкой, а с некоторым уважением, поэтому я поторопился сбросить лавры эрудита:

— Это мне Алик рассказал. Напрасно вы не дождались его. Он огорчится, не застав вас…

— Правда? Но мне действительно очень нужно домой, может, даже не стоило ехать вчера.

— Жалеете?

— Упаси бог… Все было просто замечательно. Я, кажется, осталась бы тут на всю жизнь. Но на три часа у нас с сыном билеты в цирк.

Мы стояли и разговаривали, потому что идти рядом по тропке было невозможно, а не станешь же кричать ей в спину.

— У вас большой сын? — спросил я.

— Второй год ходит в школу. Значит, девять…

— А можно вас спросить…

— Почему я живу одна? — перехватила она мой вопрос. — Можно. Что тут особенного… Развелась с мужем, как говорится, не сошлись характерами.

Я ничего не сказал, и она снова пошла вперед быстрым шагом, оставляя на тропке ямочки от каблуков светло-коричневых сапог. Неожиданно остановилась, так что я чуть не налетел на нее, прищурилась.

— А почему у вас до сих пор нет своей семьи? Хотите, скажу? Потому что вы все еще считаете себя мальчиком, который не знает, что такое ответственность за себя, за других. Вы боитесь сложностей, не любите их