Под стук копыт - Владимир Романович Козин

— Я не хочу влюбляться.

— Ну, один раз!

Камбаров унес Александру Максимовну к последним, предпустынным тополям. За ними таилась призрачная речка; вода была лишь в донных ямах, речоночка чуть слезилась меж сухих камней.

— Выдохся! — прошептал Камбаров, опустил на песок Александру Максимовну и сел рядом, у немой речки.

— Я поцелую тебя, отдыхай! — сказала девушка. — Не бойся, Камбарчик, я не тигра, клянусь.

— Простите, Александра Максимовна, влюбляться некогда мне.

— Ну не влюбляйся, просто лежи и люби меня!

— Мысли моей некогда любить вас.

— Ты люби не думая.

— Нет, вы странная. Я мыслю, следовательно — живу: все человечество — во мне!

— Бедовый какой! — Александра Самосад уверенно погладила Камбарова по крепкочерной вздыбленной голове. — Успокойся, черпепький, разве я требую, чтобы ты сходил с ума?

— Есть ли у вас склонность воображать, Александра Максимовна? Вы представляете себе, как мало, — изнемогая в ямах своей предыстории, — успело сделать человечество, как много совершенств должны добиться мы? Виктор Табунов отлично знает древнюю историю Востока…

— Плевала я на Виктора Табунова!

— Так нельзя. Можно не любить, но нельзя не уважать тех, кто знает и не устает познавать: это страсть, следовательно — сила! Мы побеждаем разными силами — и знанием, героизмом познания.

— Я знаю, ты умный, мой Кара Камбаров, но нужен и отдых от ума.

— Это невозможно. Я оцениваю себя, всех людей, чего мы еще не сделали, что они еще не совершили. Требовательность чрезвычайная, конечно, но исторически разумная. Всеобщая отсталость человечества необычайна; за пять или семь тысяч лет своей грамотности человечество столько сражалось и губило ценностей, что, честно сказать, оно человечно не жило еще, постоянно, страстно, стойко не развивалось; мало познало, изобрело, маловато создало. Мы предисловие, предыстория подлинности человечества! Ничтожную душу это может смутить, сильную, несытую душу обогатит. Всякий день я хочу познавать, мыслить, отвергать, мечтать, творить. Утверждать, разнообразно развиваться. Влюбляться некогда мне, Александра Максимовна! Любить — не люблю, ни одну женщину! Бывают, признаюсь, предрассветные помыслы, бывают и избываются.

— Очень хорошо, лежи, познавай, а я тебя буду целовать!

— Но я не глинобитный!

— Я люблю, Камбарчонок, тебя, первого! Философию твою люблю, слова твои, страну твою люблю, твою отвагу, честные мечты, все, что ты, люблю! Счастье, что ты на свете! Свет счастья — для меня, а для тебя — предыстория! Смешно? У тебя удачи мысли, у меня — удачи чувства. Ты не родился из пены морской?

— Меня родила революция.

— Все равно: простор!

17

В конторе пустовато, начальники — вне Кушрабата. Бухгалтер Самосад не мог работать — прекрасны ноги секретаря!

Вышел отвлечься.

Приехал дородный, барского вида, в ослепительном колониальном шлеме, Антиохов с сыном-подростком Юрочкой.

— Проводите меня к директору в кабинет!

— Директор на колодцах.

— Заместителя!

— Заместитель выехал вчера в Ашхабад.

— Разминулись, черт возьми! Кто старший у вас?

— Старший зоотехник — в стаде.

— Ну, с кем поговорить можно?

Усмешливый секретарь Настасья Степановна чуть не ляпнула: "С бухгалтером Самосадом!", — но мгновенно одумалась.

— Поговорить? С товарищем Табуновым, он глазастый, способный, все знает, все дела и всех воров, в курсе всего. Наш спец пастбищ и колодцев.

Табунов умел быть значительным.

Антиохов не сделал за тридцать лет своей сознательной жизни ни одного сердечнопрочного, общечеловечного дела — и всех подозревал в корыстной косности и свальном небрежении к делам народа.

Секретарь открыла директорский кабинет, сказав:

— Мы скоро уйдем из тюрьмы, первое здание в Шорабской долине подведено под крышу.

— Садись, Юрочка, в любое кресло, — сказал сыну Антиохов; он снял свой колониальный шлем, чистейшим платком вытер с лица пот и пальцем постучал по некрашеному столу директора. — Бедно живете!

— У нас все впереди. А у вас как? — невинным голосом спросила секретарша.

— Позовите вашего этого самого… глазастого!

— Она дура? — спросил смышленый сын курносого отца, когда секретарь презрительно медленным шагом вышла из кабинета.

— Она хорошенькая. Но тебе рано это знать.

— Мне рано, а тебе поздно.

— Не суйся в мои дела, Юрка, ты клятву дал!

— Мужчины легко забывают свои клятвы. Так не раз говорила мама. Помнишь?

— Кто из вас — начальство? — обаятельным голосом спросил Табунов, внезапно, неслышно возникнув в кабинете. Он был одет во все белое; выбрит, выглажен; он умел одеться, когда были деньги.

Прелестная галоша на одной босой ноге, худая туфля на другой, веселая ветошь на плечах делали Табунова прирожденным босяком; строгий белый костюм, нарядный галстук под цвет носков, дорогие лаковые туфли делали Табунова пренебрежительно значительным: перевоплощение — радость.

"Опаленный вельможа, сохранивший достоинство свое и комчванство. Забавная роль в эру раннего социализма. Сыграю".

Табунов упереппо сел в кресло директора и лениво произнес, смотря на мальчика:

— Я слушаю вас. — Искоса взглянул на легкое, бравое брюшко Антиохова. — С кем имею честь?

— Что за хозяйство? — брезгливо произнес Антиохов, став задом к Табунову, лицом — к оконной решетке. — Опустошенное хозяйство, ни директора, ни заместителя, ни старшего зоотехника! Вы в состоянии доложить мне кратко, толково?

— Предъявите ваши документы.

— Я — Антиохов.

— Документы, пожалуйста.

— Ты не мошенник, папа? — развеселясь, спросил мальчик.

— Это ваш сын?

— Да, мой.

— И тещу завезли?

— Прекратите глупые вопросы!

— Любезность — не глупость. Присядьте, Александр Сергеевич, успокойтесь, ваше командировочное удостоверение в порядке. Что вам угодно знать?

— Строительство. Штаты. Отрасли. Состояние стада. Планы. У вас бумаги нет? Почему так редко посылаете доклады? Небрежность? Безделье? Для чего вы держите смазливеньких секретарш?

— Эстетическая необходимость.

Антиохов не понял: слово "эстетика" было неведомым; не поняв, рассердился:

— Не с этого надо начинать!

— Условия места и времени, Александр Сергеевич! Нельзя не учитывать.

— Включите в промфинплан в таком случае! Вы призваны построить политический и хозяйственный гигант. К чертовой бабушке ваши скромные планы!

— Бабушка не советовала выражаться в командировке! — назидательно произнес мальчик. — Папа, можно побегать вокруг этой тюрьмы?

— Бойся солнца, бегай в тени.

— Почему вы не воспитываете сына спортивно? — спросил Табунов, когда мальчик надменно и чинно вышел в дверь.

— Спортсмену легче сесть отцу на голову.

— У вас много сыновей?

— Сын и дочь.

— Цвейкиндерсистем!

— Какая система? Жена перестала рожать: потомство зависит от жилплощади.

— Вы не имеете особнячка с верандочками, садиком?

— Дорогой, у меня приличный оклад, полный портфель неприятностей, честное имя без диплома. Это не фундамент для собственного домика, не светолозем для персиков и роз, соловьев и…

Толстыми пальцами Антиохов страстно обнял сам себя и, раскрыв рот, закатился изнурительным, беззвучным смехом; безвольное лицо его синело, белело, краснело, по лицу жирно стекал пот и слезы. Антиохов, не издав ни звука, грузно пошатнулся. Табунов, приподнявшись, испуганно спросил:

— Вам помочь?

— Гурий! Садик, полный