Под стук копыт - Владимир Романович Козин

— Едемте, — сказал Питерский, — нам крайне нужны чистые люди, спецы.

В вагон Мургабской ветки сели вдвоем: Питерский и женщина, потерявшая мужа. Бухарцев-Рязанский исчез; исчезли и чемоданчики. Женщина сказала Питерскому.

— Как вы доверчивы, Михаил Валерьянович!

— Прикинулся пьяным, проходимец! Я знал, что этот ветеринар — трепло без диплома, но мошенником он не казался: солидности — пудов десять!

— Хорошо, что портфель свой не оставили на пустыре. Я никому не верю. Я — одна.

— Мария Афанасьевна, самое, трудное — отличать подлинное от подлости. Полгода я вне Красной Армии: в полку все не так смутно, как на гражданской работенке. У насв хозяйстве работает бродяга Виктор Табунов: босяк стал крупным специалистом. Почему? Мы ему поверили.

— Михаил Валерьянович, я знаю: вкусно жить, когда веришь людям. Так хочется быть хорошей!

— Покажите ваш диплом.

— Пожалуйста.

"Красавица с высшим образованием — дипломированная красавица", — почтительно подумал Питерский. Отличный диплом, на плотной бумаге, был выдан Сельскохозяйственной академией имени К. А. Тимирязева ученому агроному Марин Шавердовой, публично защитившей дипломную работу на тему: "Разведение белых леггорнов в Средней Азии и сопредельных странах".

— Вы — моя блестящая находка! — сказал Питерский молодой женщине. — Теперь у нас два ученых агронома: Константин Кондратьевич Кабиносов и вы, Мария Афанасьевна. Сила!

Питерский выскочил из купе, вернулся, схватил свой портфель, исчез. Удивленная женщина вышла в проход вагона; половина его была мягкой, крайнее купе — двухместное; жесткое отделение заполнилось народом, мягкое — слегка.

Было чисто, тревожно, пусто.

Второй звонок.

— Слезу! — прошептала Шавердова — и на площадке столкнулась с Питерским. Распахнутый, широколицый, шумный, он весело втолкнул Шавердову в двухместное купе, закрыл дверь, поставил на столик две бутылки, положил сверток.

Поезд дернулся. Питерский подхватил падавшую бутылку, прижал ее к сердцу, сказал, задыхаясь:

— Билеты сменял, купе наше, выпьем за удачу, дорогая, закусим и спать, пока жарищи нет. Вам — красное, легкое, мне — белоголовочку, я — русак, простите, люблю крепкую жизнь!

— Я выпью с вами! — просто сказала Шавердова, открыла свой кожаный чемодан, постелила на столик салфетку старинной, необыкновенной вышивки, поставила две серебряные стопочки, достала длинное полотняное, строченое полотенце монастырской работы, несессер желтой мягкой кожи. — Я на минуту, помоюсь. Вы не свистнете мой чемодан?

Улыбнулась и легко ушла.

— Богиня! — пораженно прошептал Питерский. Он открыл бутылку, налил стопочку. — Да здравствует жизнь, пью из серебра!

За окном выстроились стриженые тутовые деревья, арыки, полетела солнечная даль.

Света не было; чуть окрасился восток пустыни: рассветало. Питерский разбудил Марию Шавердову:

— Ну, строгая женщина, через полчаса — Кушрабат!

Пустыня просветлела, стала отчетливо бесконечной; слева, вдали, поднялись, желтея, холмогорья; справа внезапно вырос пожилой обветренный тополь, за ним широко протянулся поселок. Солнце ударило по рельсам, паровоз загудел, железнодорожный путь изогнулся; приветливо забелело станционное здание.

"Хорошо, если ни одного знакомого олуха не будет на перроне!" — думал Питерский и понес к выходу чемодан Шавердовой; она была сонная, сонно прекрасная, легко шла, легко несла стройные груди, стройная, с длинными глазами.

"Не зря ли я привез эту богиню с характером, будет мне хана, влюблюсь!" — растерянно подумал Питерский, бодро соскочил со ступенек вагона и сказал, обернувшись к женщине:

— Попервоначалу я устрою вас в гостинице, приличная гостиница.

— С приездом, Михаил Валерьянович, давайте помогу!

Табунов подхватил чемодан, занемогший в руке Питерского, и почтительно поклонился Шавердовой; бессонная ночь не помяла его, он был выбрит, выутюжен, блестящ: белые туфли, белые носки, белый костюм, малиновый галстук, чернозагорелое настороженное лицо.

— Что вы торчите на станции ни свет ни заря? — спросил его Питерский.

— Думаю. Событий много, мыслей множество. Когда видишь даль, думается легче.

— Что случилось?

— Прибыл из Ашхабада чинодрал высокого ранга.

— Знаю. Где он?

— В лучшем номере гостиницы.

— Познакомьтесь, Виктор Романович, это наш новый специалист Мария Афанасьевна Шавердова. Сможете устроить ее в гостинице, пока? Дел у меня невпроворот: начальство, планы, проекты… Где Кабиносов?

— На колодцах Геокча, вместе с Валентином Елем.

— Не вовремя начальство приезжает — всегда!

— Совершенно верно: древний административный порок, историческая бесчувственность!

Привокзальную площадь затеняли старые карагачи, кроны их были круглы, плотны, тенеобильны, соборны. В святой тишине крайнего карагача Питерский, досадливо вздохнув, произнес:

— Мойтесь, Мария Афанасьевна, отдыхайте, я зайду к вам, как только отпотею от окаянных дел и начальства! — И быстро ушел, плечистый, шаговитый, грузный.

— Прекрасная Мария Афанасьевна, на кой ляд вам гостиница? Раскосый шкаф, казенная койка, голая лампочка в мухах, вельможные постояльцы за нечистой стеной. Я вас отвезу в поселок, в домик Кабиносова, старшего зоотехника: две комнаты, ковры, удобства, тишина, чистота, прохлада. А?

— Удобно ли? А если Кабиносов вернется с колодцев?

— Будет вам рад! На худой конец поселитесь у хозяйки двора, веселой Надии свет Макаровны: это — человек! У нее тоже две комнаты. Убедил?

— Мне все равно.

— Ну, приободритесь, утро как праздник! Я отнесу ваш чемодан к начальнику станции, до кушрабатского конного двора доберемся древним, доколесным транспортом, то есть своими ножками, а на конном дворе мой друг Ванька-Встанька даст нам драндулет с парой резвых. Лошади у нас хороши — отборные, ретивые, воспитанные!

19

Питерский был раздражен, возбужден, насторожен, поэтому сверхподвижен. Двойная ревность: что делала без него Надежда Мефодиевна? И что Табунов — с Марией Шавердовой? И жена встретила равнодушно, без радости, и вдруг стало жаль чемоданов, стибренных в Мерве липовым спецом.

Жена спросила, где чемоданы, и сказала: прибыл Антиохов — великое начальство. И Питерский взорвался, налетел было на невинную Надежду Мефодиевну, но дети… И настороженная злоба Питерского направилась на Антиохова.

— Видел я его в Ашхабаде — устойчивый толстяк!.. Где взять людей?

— Древний Диоген искал днем с фонарем.

— Не такой уж, наверное, древний, раз ты его вспомнила!

Надежда Мефодиевна тихими вечерами — дети спят, мужа нет — читала: муж приучил.

Ее убежденность в своей пожизненной правде покоилась на вере в то, что она внутренне прекрасна, она новая, восходящая сила, ей дано все, она может все познать, преодолеть, преобразить, сделать. Ее бедным счастьем было то, что знала она очень мало, нестройно. Познания свои она сравнивала с познаниями тех, кто вырос и непоколебимо остервенел до тысяча девятьсот семнадцатого года.

Питерский помылся, пожрал, приоделся и пошел в гостиницу. Марии Шавердовой не оказалось.

Он постучал в дверь Антиохова.

Веселы родники долины, раздвинувшей холмы до границы Афганистана. Вода в пустыне — прекрасней жизни!

В долине, знавшей только величавую поступь верблюдов, началось обыкновенное для нашей эпохи и необычайное для сонной страны Бадхыз: началась стройка.

Под солнцем Бадхыза беспокойно сверкали громадные