Белорусские повести - Иван Петрович Шамякин

Ее руки проворно перебирали нити, играли челноками, в которых пощелкивали шпульки с разноцветными нитями, и, если песня обрывалась, Егорка замечал, что случается это, когда на кроснах лопнет или запутается нить. Песни лились долго, разные, веселые и скучные, они — Егор тогда уже понимал это — помогали женщинам в работе, давали рукам разбег, выверенный ритм, снимали усталость и заботы.

Так, в чистом воздухе бабьего лета, тянулась и Юлькина «Калиница», выражая настроение и ритм какого-то иного бега, может — движения реки, вечера, наступающей ночи, сиюминутных мыслей и чувств? Бабкина песня не звучала в ее устах ни исповедью, ни жалобой на судьбу, хотя слова будто говорили о Юлькиной вдовьей доле. Юлька не печалилась, когда пела эту невеселую песню, как не печалились женщины на посиделках в материной хате с такими же песнями на устах, скорее всего просто вспоминала свою бабку, кланялась ей в ноги, издалека любовалась ее талантливой песенной душой.

За думами да песней Юлька не видела, как, выплыв из-за поворота, приблизился чей-то плот. Вздрогнула, смолкла от неожиданности, когда плоты столкнулись торцами.

— Пират же ты, Генка! — крикнул Егор.

— А может, ваш спаситель? — хохотал парень, с шестом на плече стоя посредине своего плота, глазами пялясь на Юльку, которая сидела у огня к нему боком, искоса на него поглядывала. — Не видите, что тонете? От концевой гребенки одни вицы из воды торчат.

— Дуба понавязал, — словно оправдывался Егор.

— Видать, потому дуб и брал, чтоб веселей плыть?

— Тебе хаханьки. А я первый катал лес на сплотку, из нового штабеля. С краю одни дубы и лежали, будто нарочно. Что откинул, а все не откинешь — пришлось вязать. Не я, так ты, может, тонул бы.

— Я полбеды. Я без экипажа, — больше Юльке, чем Егору, улыбался Геник.

— Лучше скажи… лишней доски не найдется?

Парень прогрохотал сапожищами по плоту, подхватил широкую дощину, юзом спихнул ее на Егоров плот.

— Могу и пассажирку принять на борт сухогруза.

— Ты себе найдешь пассажирку, — в тон Генке, с поддевкою, ответила Юлька. — Как солнышко взойдет.

— Еще не зашло…

Юлька знала, что на выгоне, в райцентре, где утром должны проплывать плоты, за тремя кряжистыми прибрежными ветлами, жила при родителях окутанная тайной для любопытной Дубравенки Генкина зазноба, и Генка, конечно, плыл не затем, чтобы повидаться с Савкой, и не для «морской практики», — рассчитывал на свидание у тех ветел.

— Так попутного ветра! — весело пожелал Генка, шестом отталкиваясь от Егорова плота, обходя его, обгоняя.

— Попутный с собой прихвати, — ответил Егор.

— Погонника, значит, боитесь?..

Он выгнал плот на середину реки, плыл впереди Егора и Юльки, все больше отрываясь от них, увеличивая воду меж двумя плотами. Плыл легко, весело, напевая:

Чырвоная калініца

Над вадою хілілася…

— Подслушал-таки, кровь Ладутькова, — беззлобно бросила ему вдогонку Юлька и заулыбалась, будто что-то приятное оставил у нее на душе Геник.

Тот, конечно, услышал ее слова вдогонку, но не оглянулся — еще громче запел.

— А ты, Егор, правда попутного ветра боишься?

— Чего мне бояться? Но в паводок погонник страшен.

— Больше разговоров.

— А помнишь, как из-под Белой Гривы привезли мертвого Осипа Хомку?

— Когда это было?.. Я тогда под стол пешком ходила.

— Ладно. А старого Банчика как швырнуло на берег, об дерево грудью ломануло? Три ребрины сломало.

— Ну, это было.

— А тот же Савка отчего одноглазый?

Юлька задумчиво глядела в затухающий костер, будто совсем о другом думала.

— Ну, отчего?..

— Всю войну прошел — ни одного ранения. Здоровый мужик был, ордена да медали слева и справа — на всю грудь. Взялся гонять плоты. И погнал однажды на ночь глядя, вот как мы сегодня. Под ним место, плот значит, да еще десяток мест следом. А по тем временам бревен в плот вязали побольше, как теперь. Ночью их нагнал погонник. Вначале — это уже Савка потом рассказывал — вроде и веселее с ним, попутным ветром, в спину подгоняет. Но Савка не видел, что с его плотом делалось. Известное дело — ночь, темень, ко сну гнет. А гребенки он вязал без разбора. В одну навязал дуба круглого, комлистого, в другую — то да се, переходное, в третью — осину с елью. Дуб тянет на дно, осину перетягивает, вот гребенка с осиной и подняла хвост. А тут — головка под Селищем. Только Савка подплыл к головке — погонник и поддал ему под легкий осиновый хвост. Гребенка взлетела над Савкой, а тут еще темень, что к чему — не поймет. Хорошо, что вицы не выдержали, сломались, плот и сложился, будто книга, гребенка на гребенку. Его тогда и выбросило на берег, в тростник.

— Ну, а при чем глаз? — спросила Юлька.

— А при том, что на тростину напоролся в темени. Войну прошел — ни царапины, а тут, на мирной воде…

— И это часто бывает, Егор?

— Что бывает?

— Ну… когда попутный ветер… Вроде пособить должен, вроде с тобой заодно, а… Не знаешь, где он тебя сломит.

Задумался Егор, будто не находил ответа. И Юлька уже молчала. Будто все ей в этом мире стало яснее ясного.

Костер догорал. Но они уже не замечали, что пора в него подбросить сучьев, уже оба глядели на высокий правый берег реки, где показывалось большое Селище.

5

У Селища Сож баловал издавна, часто менял русло. Где когда-то плотогонов подкарауливали отмели и плоты садились брюхом на песок, там вдруг вымывало глубоченные ямы — приют окуням, лещам и подлещикам; где шест плотогона, бывало, не доставал дна — там, наоборот, намывало целые острова желтого песка. Река бурлила, перепахивала дно, словно прятала и перепрятывала под собою сокровища. И пусть бы только русло свое перепахивала, а то ведь целые пастбища, лучшие заливные луга смывала, бросалась то влево, то вправо, норовила простор побольше под себя прихватить, хотя где ей, безумной, прихватить пространства — не бог весть сколько в ней воды, да и та убавлялась год от года.

По обоим берегам Сожа издавна стояли развесистые дубы — колец по двести — триста в комле. На свет они глядели мудро и величаво, особенно в пору, когда сухая прозрачная осень багрянцем пенилась на них и под ними на мураве. Побитые молнией, подмытые водою, они стояли все же прочно, будто на посту, в карауле. Может, охраняли покой своих предков, что когда-то полегли в эту землю? Может, дуб, найденный Малахом у смолокурни, был одним из их предков? Об этом тоже думал Егор.

Впереди, на высоком правом берегу, открывалось Селище, самое большое село из всех окрестных сел. Когда-то оно славилось разворотливыми