Сожженные приношения - Роберт Мараско

краешке кушетки в своей спальне, скручивая и теребя в руках носовой платок. Бен примостился рядом и осторожно обнимал ее рукой за плечи, как будто она не могла выдержать ни малейшего давления. Даже собственная боль не способна была отвлечь его от произошедшей с тетей перемены.

При этих его словах она вновь поднесла платок к глазам:

– Прости меня, Бенджи. Не могу с собой справиться. Она не имела права разговаривать со мной в таком тоне.

– Она была расстроена и не понимала, что несет.

– Я бы лучше умерла, – сказала тетя Элизабет, прикасаясь к его колену для пущей убедительности, – лучше бы умерла, чем сделала что-то во вред Дейви.

– Я знаю, и Мэриан тоже знает.

– Знает ли?

– Конечно знает. Ты же в курсе, как Мэриан к тебе относится, тетя Элизабет.

– Я теперь не в курсе, как Мэриан относится к чему угодно. Кроме этого дома.

Бен помолчал.

– Это тоже на тебя не похоже, – произнес он тихо.

– Прости, Бенджи. Она так обидела меня, что я и сама говорю не пойми чего.

– Послушай, – сказал Бен, – у вас двоих до сих пор не было ни одной размолвки. С чего бы вдруг?

– Спроси Мэриан.

– А я и спросил, именно об этом. Возможно, ты неверно истолковала ее слова? Как считаешь?

– Я знаю, что слышала, точно так же, как знаю, что делаю. Может, Бенджи, я и старуха, но это не значит, что я не в своем уме.

– Ты не старуха, – возразил Бен. Он взглянул на ее волосы, такие тонкие, почти прозрачные; кожа под ними выглядела белой и безжизненной. Когда это началось? Или это опять его воображение? – Перестань твердить себе про старость, ладно? – Он тепло сжал ее руку.

– Я действительно старая, Бенджи, – проговорила тетя Элизабет.

– Ну да, конечно. Все, что тебе нужно, – это немножко навести марафет.

Она слегка улыбнулась ему сквозь слезы:

– Может, завтра.

– Почему не сейчас?

Она вздохнула и сразу как-то поникла.

– Сейчас у меня нет сил. – Тетушка с вожделением посмотрела на постель и принялась подниматься, опираясь на руку Бена. – Больше всего мне хочется улечься в кровать и ненадолго закрыть глаза. Как любой молодой женщине, которая внезапно ужасно устала, – заверила она его. – Помоги мне, Бенджи.

* * *

Он застал Мэриан на кухне собирающей обед для миссис Аллардайс.

– Дэвид на террасе, – сказала она, – с книгой. Говорит, что это фигня, но все равно пыхтит. Солдата Джо хватило на двадцать минут. Сколько ты за него заплатил?

– Не помню.

Он пересказал свой разговор с тетей Элизабет, и Мэриан, стараясь не совершать лишних движений (горячий суп – в споудовскую миску), произнесла:

– Мне жаль, если я ее обидела. Но факт в том, что она была в его комнате ночью.

– Зачем ей врать, Мэриан?

– Она не врет, просто не помнит, что делала. Сначала она не закрывала дверь, потом закрывала, и окна тоже, и… – Мэриан отмахнулась. – Надо признать, милый, что тетя Элизабет стареет.

– В городе не казалась старой.

– Не казалась, – согласилась Мэриан, – но мы с ней и не жили. – Она поставила миску с супом на небольшое блюдо и водрузила все это на поднос, положив рядом безупречную льняную салфетку и серебряную ложку, которую сперва осмотрела на предмет чистоты. – Мы видели ее раз в неделю или около того. Обычно сразу после салона красоты.

В это последнее утверждение был вложен какой-то специально для Бена предназначенный смысл.

– Ты заметила в ней перемену, да? – спросил он.

– Да, – сказала Мэриан. – Она расклеивается. С тех пор, как… – Она оборвала предложение и махнула рукой – мол, не важно. – В общем, давно.

– С каких пор, Мэриан?

Бассейн. Ни он, ни тетя Элизабет никогда не упоминали тот случай. Преследуют ли ее до сих пор воспоминания о нем, болезненны ли они? Мог ли подобный шок довести ее до такого состояния или как минимум запустить этот процесс?

– С тех пор, как мы стали жить по-деревенски, – легко сказала Мэриан. Она взяла небольшую вазу венецианского стекла с единственной желтой розой и тоже поставила ее на поднос. – С ней все будет хорошо, как только она примет свой возраст. Семьдесят четыре – это семьдесят четыре.

– Поднимись и поговори с ней, Мэриан, – сказал Бен.

– Обязательно, милый, – откликнулась та и подхватила поднос. – Попозже.

Он выставил перед собой руки, уперев их в край подноса:

– Прямо сейчас. Ради меня.

– Бен, я уже и так припозднилась, – запротестовала Мэриан. – Как только я…

– Я сам отнесу все это старушке. – Он попытался взять у нее из рук поднос.

– Что ты творишь? – Она сжала края крепче, инстинктивно защищаясь, и в голосе ее прозвучала угроза, которую не сумел скрыть поспешный нервный смешок.

– Важно, чтобы ты поговорила с ней прямо сейчас, – повторил Бен.

– Я поговорю попозже, – настаивала она, глядя вниз на руки Бена, вцепившиеся в поднос. – А теперь, милый, прошу тебя… – Он отпустил поднос, и угрожающее выражение на ее лице сменилось заискивающей, игриво-укоризненной улыбкой. – Это же моя обязанность, – напомнила Мэриан, чмокнула воздух между ними и оставила Бена одного на кухне.

Дверь в спальню тети Элизабет была закрыта, когда Мэриан шла мимо. Может, она и повела себя с тетушкой слишком жестко, но все же наверняка не так бесчувственно, как та, вне всяких сомнений, расписала Бену. Следовало догадаться, что тема возраста для Элизабет болезненна и что упоминания о нем уязвляют ее самолюбие. Мэриан вытащила из кармана ключи от двойных дверей и от гостиной. Она потом зайдет к ней и извинится.

Мэриан преодолела пять ступенек и отперла внешнюю дверь, быстро выровняв поднос, когда вазочка поехала к споудовской миске. Вытащила ключи из замочной скважины и оставила дверь за спиной приоткрытой.

Уязвимость… уязвлять – вот, опять всплыло это слово. Бен и бассейн – с чего она вообще намекнула на это? Определенно без умысла; точно не для того, чтобы его обидеть. Поворачивая ключ в скважине двери в гостиную, она попыталась вспомнить контекст. Если едкий намек и прозвучал, то он был непреднамеренным. Но как такое вообще могло произойти?

Мэриан вошла в комнату, где в рассеянном спокойном освещении поблескивали серебряные вазы, золотой кувшин и подсвечники, обнаруженные вчера, и на мгновение они вытеснили из головы и все, что она сказала и не сказала, и тетю Элизабет, и Бена. Она отнесла поднос к столику, поставила его и медленно обернулась, обводя взглядом гостиную – от резной двери (сегодня граненое золото, огромный медальон) к чашам с цветами и канделябрам на отполированных постаментах, к множеству лиц, теперь изящно осененных полевыми