Сожженные приношения - Роберт Мараско

– Ты просишь меня сделать это, Бен?

– Отказалась бы?

– Это же все, о чем мы мечтали, – слабо отозвалась Мэриан.

– Все, о чем ты мечтала, Мэриан.

– Для нас всех. – Она долго молча смотрела на мужа, а затем положила голову ему на плечо, глядя поверх него на резную дверь. – Конечно, Бен, – сказала она. Шепотом, почти неотличимым от гула в комнате. Она уставилась в одну точку, в центр медальона, повторяя про себя одну мысль: «Пусть он не попросит, пусть он не попросит…»

– Со мной кое-что происходит, Мэриан. – Его голос доносился издалека.

– Да, Бен?

– Не знаю, как это описать.

– Расскажи мне.

– Некоторые вещи… которые – я точно знаю – не существуют… реальны для меня. Очень, черт побери, реальны. Есть моменты, когда я вообще не контролирую то, что происходит у меня в мозгу. Это становится все страшнее. – Он обнял ее крепче, она ощутила, как он зарывается в нее головой. – Это как… галлюцинации. Я знаю, что этого нет… а оно реальное. Раньше никогда такого не было, Мэриан, никогда… до этого дома. Это все дом. Как бы безумно ни звучало. Я уверен, что это дом.

Ее пальцы гладили его по затылку – медленно, успокаивающе.

– Как это возможно, Бен?

– Я не знаю.

Не было причин не верить, хотя бы отчасти, его словам. Однако доверие и неверие, сопереживание и страх – все это крутилось где-то на периферии очертаний медальона. И как она ни старалась что-то почувствовать, единственное, что вызывало ее эмоциональный отклик, – мысль о том, что он попросит ее отказаться от дома.

– Будь это правдой, милый, – проговорила она, – поверь я твоим словам, – бог мой, неужели ты думаешь, что мы бы не уехали? Я бы как можно скорее вытащила нас всех отсюда. Но это просто дом, всего лишь дом. А если все вокруг внезапно стало подозрительным – начиная с меня и заканчивая тиканьем часов, – ну, прости меня, Бен, разве это не похоже на галлюцинации? Поверь мне, милый: ничто не угрожает нам здесь. Ничто. – Она помолчала и снова задала вопрос: – Так ты просишь меня отказаться от него? От всего этого? Ты этого хочешь?

В конце концов он сказал «нет»; не произнес, а просто обозначил согласие, оставив вопрос без ответа и спокойно выслушав увещевания и уверения Мэриан, повторенные несколько раз: дескать, с ним все в порядке. Просто так совпали обстоятельства – от перегрева на солнце до недостатка сна; разыгравшееся воображение и внутреннее напряжение – все это осадок от города; привыкание к дому, ответственность за него; и да, если уж на то пошло, то по-прежнему отдающийся эхом шок после истории в бассейне. Все в кучу. Он вовсе не теряет разум. Он вовсе не на грани нервного срыва.

В конечном итоге Бен вышел из комнаты – вероятно, не очень-то убежденный, но хоть об отъезде из дома больше не заговаривал, а это уже прогресс; впрочем, легкий намек на истину в его словах, вообще-то, присутствовал…

Дом. Слово, которое он употребил: одержимость…

Она задумалась об этом, лишь когда вновь осталась одна, за закрытой дверью гостиной. Сперва осознание ударило ее как взрывная волна: дом постепенно проник в самые глубины ее естества, он все больше завладевал ею. Завладевал настолько сильно, что она уже не могла с уверенностью сказать, какой была бы ее жизнь, пускай даже вместе с Беном и Дэвидом, если бы перед ней встал чудовищный выбор. Разве она смогла бы отказаться от дома – со всеми его тайнами, с этим его постоянно растущим одобрением, которое ощущается в каждой комнате, во всех окрестных владениях, в бассейне и даже в тиканье часов? Как и предполагали Аллардайсы, дом оживал, мало-помалу, – и все благодаря ей.

Она читала подтверждение своим мыслям в линиях и изгибах резной двери, она слышала его в голосе комнаты, чувствовала его в умиротворении, сошедшем на нее, словно благодать.

Глава 9

Мэриан покинула верхнюю гостиную только во второй половине дня. Безопасность и покой, ощущение правильности и моральной оправданности того, что ее вынудили сделать, – все это истончилось, едва щелкнул замок за ее спиной; Мэриан затопила грубая реальность, а вместе с ней нахлынули нервозность и внезапная утрата ясности. Она солгала Бену! Каким бы благородным ни был нынешний резон, раньше она никогда не прибегала к преднамеренному вранью. Конечно, это он поставил ее в такое положение и, что еще хуже, вынудил осознать очевидное расхождение ее и его жизней. В гостиной у нее достало сил взглянуть в лицо этой кошмарной перспективе (был момент, когда она даже восприняла ее как нечто возвышенное), но теперь двери гостиной закрылись, а все озарения остались там. Стоит только позволить себе задуматься, как то, что минуту назад виделось просветлением, обернется полным внутренним хаосом, раздраем, паникой. Разве что найти себе занятие в доме – оранжерею, террасу, да что угодно, – и отвлечься.

Дверь в спальню тети Элизабет была закрыта, слава богу, так же как и дверь в кабинет Бена. Мэриан выглянула в кухонное окно в поисках Дэвида: его книжка валялась на террасе, вместе с Солдатом Джо и грудой машинок и деталек «Хот уилс».

Дэвид. Дэвид. Если позволить себе задуматься о выборе, то разве он не будет предполагать Дэвида? А если в выбор вовлечен мальчик, то о чем тут вообще можно говорить?

Она вышла на улицу и поискала сына глазами на лугу позади дома. (Луг стал зеленее, кусты разрослись.)

– Дэвид? – позвала она и прошлась по всей террасе. Потом позвала еще раз и услышала, как он отозвался:

– Иду! – из большой гостиной на первом этаже. Затем оттуда же донесся звон разбитого стекла.

Она вбежала в комнату и увидела, что сын, жутко испуганный, стоит над осколками хрустальной чаши.

– Она упала! – воскликнул мальчик.

– Упала? – Мэриан не отрываясь смотрела на осколки, рассыпавшиеся по обюссоновскому ковру. – Что ты с ней делал?

– Ничего. – Дэвид попятился. Вообще-то, он держал чашу перед глазами, наблюдал, как искажается комната, если смотреть через дно.

– Это ценная вещь, – сказала Мэриан. – Ну как ты мог?!

– Она упала, – повторил Дэвид. – Я не хотел ее разбивать.

– Мне плевать, хотел ты или не хотел. – Она рухнула на колени и беспомощно простерла руки над хрустальными осколками.

– Может, папа склеит, – произнес Дэвид.

Мэриан крепко зажмурилась и услышала свой голос, повышенный и дрожащий от