Ювелиръ. 1807 - Виктор Гросов

Ювелиръ. 1807

Пролог

Последним, что я помнил, был фиолетовый свет, рвущий изнутри старинный алмаз. А потом — ничего. Только оглушительный рев, разрывающий Вселенную, и ощущение полета сквозь ледяную, бесконечную пустоту. Время остановилось, сжалось в одну точку, а потом рвануло в обратную сторону, прокручивая перед глазами последние мгновения моей старой жизни.

Вот она, моя лаборатория. Мой храм и моя крепость, выстроенная на шестидесяти пяти годах жизни, на сотнях научных статей и безупречной репутации лучшего геммолога России. Анатолий Звягинцев. Имя, которое было синонимом слова «эксперт». Здесь, в стерильной тишине я был абсолютным монархом.

А вот на бархатной подушке лежит «Алмаз Романовых». Легенда, сокровище, тридцать семь карат чистейшей воды и истории. Моя задача была проста — проанализировать его внутреннюю структуру, найти изъян, подготовить к идеальной переогранке. Рутина. Сотни раз я делал подобное. Рентген, сканирование, взвешивание… Все шло как по нотам, пока на экране рамановского спектрометра не вспыхнули аномальные пики. Графики, которых не должно было существовать в природе.

Научное любопытство — грех, который не прощают. Под микроскопом, в самом сердце камня, я увидел точку сингулярности. Микроскопическую область, где кристаллическая решетка была искажена так, словно ее скрутил взрыв сверхновой. Я должен был остановиться. Запротоколировать. Написать монографию. Но азарт исследователя, стоящего на пороге великой тайны, оказался сильнее осторожности, сильнее инстинкта самосохранения.

Я помню свой голос, прозвучавший в идеальной тишине лаборатории.

— Лазер, фокус на аномалию. Мощность — плюс пять процентов.

Дурацкая привычка говорить с самим собой.

Помню низкий, нарастающий гул, от которого завибрировали стеклянные колбы. Помню, как фиолетовый свет внутри камня становился все ярче, превращаясь в крошечную, яростную звезду.

А потом — ослепительная вспышка белого света. И пустота.

Полет сквозь ничто закончился так же внезапно, как и начался. Ледяной холод сменился ощущением падения в вязкую жижу. Тишина взорвалась чужими, грубыми звуками. А в голове начался диссонанс. Мое сознание, разум шестидесятипятилетнего Анатолия Звягинцева, столкнулось с другим. С чужим. С примитивным, животным ужасом какого-то мальчишки. И этот липкий и унизительный ужас, полез в мою душу, пытаясь затопить ее.

Что это? Нейротоксин? Массовая галлюцинация? Инсульт, поразивший центр личности? Мозг отчаянно пытался поставить диагноз, цепляясь за рациональность.

Но в ответ из глубин поднимался лишь скулящий, детский вой:

«Нет… опять… мастер… не надо…».

Я испытывал нечто невообразимое. Я, человек, полвека не знавший страха перед кем-либо, вдруг почувствовал этот первобытный трепет раба перед хозяином. И это вызывало не сочувствие. Это вызывало злость. Раздражение на эту жалкую эмоцию, которая загрязняла чистоту моего сознания. Я пытался подавить ее, оттолкнуть, как отталкивают навязчивого попрошайку, но она лезла и лезла, подкрепленная чужой, такой реальной болью в ребрах, вкусом крови на разбитых губах. Запах перегара, пота и сырой земли…

Тьфу!

Я тонул в чужих страданиях, и самым страшным было то, что мое тело — это слабое, дрожащее тело — считало этот страх своим.

Я попытался взять контроль, закричать своим голосом, но из горла вырвался жалобный хрип, который я с отвращением не узнал.

Глава 1

Удар. Несильный, скорее тычок тяжелым сапогом в бок, но он стал тем самым камертоном, который настроил хаос в моей голове на одну-единственную, пронзительную ноту — реальность. Боль была настоящей. Острой, рваной, отдающейся в каждом ребре. Она оборвала ментальный полет и швырнула мое сознание в эпицентр чужой агонии, окончательно сшивая меня с этим дрожащим телом. Я, Анатолий Звягинцев, был здесь. Где бы это «здесь» ни находилось.

Фигура надо мной обрела четкость. Грузный мужик лет сорока, с одутловатым, нездорового цвета лицом, заросший щетиной. От него несло перегаром и потом. Руки, черные от сажи, но с удивительно чистыми, почти выскобленными ногтями — профессиональная привычка того, кто работает с мелкими деталями. Он снова замахнулся, и я инстинктивно вжал голову в плечи. Инстинктивно!

Да как же бесит этот малой!

Я, который смотрел в глаза арабским шейхам и уральским авторитетам, торгуясь за камни стоимостью в годовой бюджет маленькой страны. Этот рефлекс был не моим. Он принадлежал мальчишке, в чьей шкуре я оказался. И вместе с рефлексом из глубин чужой памяти всплыло слово, липкое от страха и горечи:

«Дядька…».

Этот человек был семьей. Тро- или четвероюродным дядей, единственным, кто забрал сироту Гришку после смерти родителей. И это знание превращало тупую злобу в настоящее предательство. От этого осознания к страху примешалась волна унизительной злости.

Я заставил себя разлепить веки и посмотреть ему в глаза. Это была первая моя победа в этом новом мире. Глаза у него были маленькие, свиные, заплывшие жиром и замутненные алкоголем. В них не было осмысленной жестокости садиста — эдакая тупая, бытовая злоба человека, которого жизнь загнала в угол.

Инстинкт ученого, привыкшего анализировать и давать точные формулировки, сработал раньше, чем я успел его остановить. Превозмогая боль в груди, я прохрипел, и голос, сорвавшийся с губ, был чужим, тонким, мальчишеским:

— Не бейте… по ребрам… возможно, трещина.

Это была колоссальная ошибка. Логичная для шестидесятипятилетнего человека, привыкшего к тому, что его слова имеют вес. И абсолютно безумная для забитого племянника-подмастерья. В глазах мужика на секунду промелькнуло удивление, а затем оно сменилось выражением оскорбленного самолюбия. Как? Этот щенок, этот дармоед, которого он приютил из милости, смеет ему указывать? Смеет говорить умные слова?

Он не замахнулся. Он просто, почти лениво, наотмашь ударил меня по лицу. Удар был не сильным, но унизительным. Звон в ушах, вкус крови, снова ставший отчетливым.

— Умный стал, тварь? — прорычал он. — Я тебя сейчас выучу!

И вот это стало вторым, главным уроком. Знания. Интеллект. Логика. Все, что было моей силой, здесь было слабостью. Преступлением. Дерзостью, за которую наказывают. Особенно когда ты — никто, обуза для своего последнего родственника. Я замолчал, сжимая зубы так, что заскрипели. Урок усвоен. Правило номер один в этом мире: притворись идиотом.

Я заставил это непослушное, избитое тело подняться. Каждый мускул ныл. Голова кружилась от слабости. Я оперся о стену, сложенную из грубых, замшелых бревен, и начал свой анализ. Уже явно осознанный. Как выживший после кораблекрушения, выброшенный на остров к дикарям, которые по какой-то причине оказались твоей родней. Сначала — оценка ресурсов.

Первый ресурс — тело. Я оглядел себя,