Маленький человек, что же дальше? - Ганс Фаллада

случае не произносите мое имя. Ну, рассказывайте что-нибудь!

Пиннеберг лихорадочно соображает: «Что происходит? Что ему нужно? О матери он тоже не говорит ни слова».

А Яхман торопит:

– Ну же, говорите уже. Расскажите что-нибудь, а то ведь это странно: идут двое и молчат! Это же бросается в глаза.

«Бросается в глаза? Кому?» – думает Пиннеберг.

А вслух произносит:

– Погода сейчас просто чудесная, не правда ли, господин…

И чуть не ляпает имя.

– Да будьте же осторожнее, – шипит Яхман.

А громко добавляет:

– Да, действительно, прекрасная погода.

– Хотя немного дождя не помешало бы, – говорит Пиннеберг, задумчиво разглядывая спину седого господина в трех шагах впереди. – Очень сухо.

– Дождь был бы кстати, – сразу соглашается Яхман. – Но, может, не прямо перед выходными?

– Нет, конечно, не перед выходными! – подхватывает Пиннеберг.

И тут его фантазия иссякает. Совершенно. Больше ничего в голову не лезет. Он искоса поглядывает на Яхмана – он тоже уже не сияет прежней уверенностью. И тоже напряженно уставился на спину старика.

– Боже, да расскажите вы хоть что-нибудь, Пиннеберг, – нервничает Яхман. – У вас же должны быть новости. Если бы я полгода не видел человека, у меня бы рот не закрывался.

– Вы только что назвали мое имя, – замечает Пиннеберг. – Куда мы вообще идем?

– Ну, к вам! Куда же еще? Я же вас провожаю!

– Тогда нам нужно было свернуть налево, – говорит Пиннеберг. – Я теперь живу в Альт-Моабите.

Яхман раздражен:

– Так почему же вы не свернули?

– Я думал, мы следим за тем седым господином…

– О господи! – Яхман всплескивает руками. – Да неужели вы ничего не понимаете?

– Ничего, – честно признается Пиннеберг.

– Тогда идите, как обычно идете домой. Я вам потом все объясню. А сейчас можете разговаривать со мной как обычно.

– Тогда нам нужно снова налево, – говорит Пиннеберг.

– Ну так идите же, – сердится Яхман. – Как поживает ваша жена?

– У нас родился сын, – отчаянно говорит Пиннеберг. – У нее тоже все хорошо. Не могли бы вы наконец объяснить, в чем дело, господин Яхман? Я совсем запутался.

– О черт, вы опять назвали мое имя, – ворчит Яхман. – Теперь он точно пойдет за нами. Только, ради бога, не оборачивайтесь!

Пиннеберг молчит, и Яхман после своей вспышки гнева тоже. Они проходят квартал, сворачивают за угол, идут еще один квартал, пересекают улицу и наконец выходят на привычную дорогу к дому.

Горит красный свет, приходится ждать.

– Видите его? – напряженно спрашивает Яхман.

– Думаю, мне не стоит… – Пиннеберг оборачивается. – Нет, больше не вижу. Он пошел прямо.

– Ну, слава богу! – говорит Яхман, и в его голосе слышится облегчение и удовлетворение. – Значит, я ошибся. Иногда мерещатся призраки.

– Не могли бы вы мне объяснить, господин Яхман… – начинает Пиннеберг.

– Ничего. То есть потом. Потом обязательно объясню. Сначала пойдем к вам. К вашей жене. У вас сын? Или дочь? Отлично! Прекрасно! Все прошло хорошо? Ну конечно. С такой-то женой! Знаете, Пиннеберг, я никогда не мог понять, как ваша мать вообще родила ребенка – это, должно быть, было ошибкой небес, а не только резиновой промышленности. Ну, простите! Вы же меня знаете. Где тут цветочный магазин? Мы ведь еще пройдем мимо цветочного? Или ваша жена больше любит конфеты?

– В этом нет необходимости, господин Яхман…

– Это я решаю, молодой человек, что нужно. – О, как вдруг оживляется Яхман! – Цветы и пралине? Это растопит любое женское сердце. Хотя вашей матери, конечно, нет – ну, не будем об этом, это другой случай. Итак, цветы и конфеты. Подождите, я зайду сюда.

– Вам не стоит…

Но Яхман уже исчезает в кондитерской. Появляется через две минуты.

– Вы не знаете, какие конфеты любит ваша жена? Вишни в коньяке?

– Алкоголь ей нельзя, господин Яхман, – укоризненно говорит Пиннеберг. – Моя жена кормит грудью.

– Ах да, она кормит. Конечно. А почему, собственно, кормит? Ах, сына кормит. Ну да! И вишни в коньяке нельзя? Этого я тоже не знал. Жизнь – штука сложная, скажу я вам! – И снова ныряет в магазин.

Возвращается через некоторое время с внушительным пакетом.

– Господин Яхман! – беспокоится Пиннеберг. – Зачем же столько? Не знаю, обрадуется ли моя жена…

– Почему? Она же не обязана съесть все сразу. Просто я не знаю ее вкусов. Столько разных конфет… Теперь смотрите, если попадется цветочный…

– Нет, это уж точно лишнее, господин Яхман.

– Лишнее? Что за чушь вы несете! Вы вообще знаете, что такое «лишнее»?

– То, что вы собираетесь тащить моей жене еще и цветы!

– Есть даже анекдот на счет того, что такое «лишнее», но я вам его не расскажу – у вас нет чувства юмора. Итак, вот цветочный магазин… – Яхман задумчиво останавливается. – Знаете, я не стану дарить вашей жене срезанные цветы, эти живые трупы. Лучше что-нибудь в горшке. Это, кажется, больше подходит для молодой женщины. Она все еще блондинка?

– Господин Яхман, прошу вас!

Но Яхман уже скрывается в магазине. Проходит немало времени, прежде чем он возвращается.

– Цветочный магазин, господин Пиннеберг, – вот что нужно вашей жене. Я бы ей такой устроил. Где-нибудь в хорошем районе, где мужчины ценят, когда их обслуживает красивая женщина.

Пиннеберг смущен:

– Ну, что моя жена красива, господин Яхман…

– Не городите ерунды, Пиннеберг, говорите о том, в чем разбираетесь! Хотя… вы вообще в чем-нибудь разбираетесь? Красота… Вы, наверное, думаете о киноактрисах: снаружи красота, а внутри жадные дуры?

– Я сто лет не был в кино, – меланхолично признается Пиннеберг.

– А почему, собственно? В кино нужно ходить постоянно, каждый вечер, пока есть возможность. Это придает уверенности – каждый человек рядом в десять раз глупее вас… Так что пойдемте в кино. Сейчас! Сегодня вечером! Что сейчас показывают? Подождите, вот там афиша…

– Но сначала, – усмехается Пиннеберг, – вы хотели купить моей жене цветочный магазин?

– Да, конечно. Вообще-то это блестящая идея. Эти деньги точно окупятся. Но… – он тяжело вздыхает, берет два горшка с цветами и пакет с шоколадом в одну руку, другой берет Пиннеберга под руку… – но не выйдет, юноша. Я попал в передрягу…

Пиннеберг возмущен:

– Тогда не надо было скупать для нас все магазины!

– Ах, не говорите глупостей! Не из-за денег. Денег у меня – как грязи. Пока что. Но я в передряге… Другой. Потом расскажу. Я объясню вам и вашему Ягненку. Только одно вам скажу… – Он наклоняется к Пиннебергу, шепчет: – Ваша мать – стерва.

– Я всегда это знал, – холодно отвечает Пиннеберг.

– Ах, вы все неправильно понимаете, – говорит Яхман и высвобождает руку. – Стерва, настоящая бестия, но великолепная женщина… Нет, с цветочным магазином пока ничего не выйдет…

– Из-за того седого