Маленький человек, что же дальше? - Ганс Фаллада

ничего не видно. И все же от этой недвижимой фигуры до нее доходит что-то опасное, что-то темнее ночи, что-то угрожающее в этой непривычной неподвижности ее любимого человека. Ягненок замерла.

– Пойдем внутрь? Я замерзаю.

Он не отвечает.

Ягненок понимает: что-то случилось. Дело не в том, что Пиннеберг выпил, – или не только в этом. Может, он и выпил. Но произошло что-то еще, что-то худшее.

Вот стоит ее муж, ее любимый мальчик, в темноте, как раненый зверь, и боится выйти на свет. Теперь они добились своего.

Она говорит:

– Яхман только забрал свои чемоданы. Он больше не вернется.

Но Пиннеберг молчит.

Сад погружается в тишину. Где-то вдали, на шоссе, Ягненок слышит проезжающую машину. Сначала совсем тихо, потом ближе, совсем рядом, и снова тише, пока звук мотора совсем не исчез. Она думает: «Что сказать? Хоть бы слово промолвил!»

Говорит:

– Я сегодня ходила к Кремерам штопать, помнишь?

Он молчит.

– Точнее, не штопала. У нее была ткань, я сделала выкройку и теперь шью ей домашнее платье. Она довольна, хочет отдать мне свою старую швейную машинку задешево и порекомендовать знакомым. За одно платье я могу получать восемь марок, а может, даже десять.

Но он все молчит. Тогда она осторожно говорит:

– Может, мы сможем хорошо зарабатывать. Может, выберемся из этой ямы.

Он шевелится в темноте, но снова замирает и ничего не говорит.

Ягненок терпеливо ждет. На сердце у нее тяжело и тревожно. Холодно. Она больше не может его утешать. Не знает, что сказать. Все бесполезно. Зачем бороться? Ради чего? Надо было еще вчера идти воровать дрова вместе с соседями.

В последний раз она поднимает голову, где горит бесконечное множество множество звезд; небо тихое и торжественное, но страшно чужое, большое и далекое. Она говорит:

– Малыш сегодня весь день спрашивал тебя. Он теперь говорит не «Пап-пап», а «Папа».

Пиннеберг молчит.

– О, милый, мой милый! – зовет она. – Что случилось? Скажи хоть слово своему Ягненку! Разве я уже ничего не значу? Неужели мы так одиноки?

Но ничего не помогает, ничто его не пронимает. Он не подходит к ней, ничего не говорит и, кажется, становится только более далеким.

От земли поднимается холод, он охватывает Ягненка со всех сторон, и вот уже нет ничего, только холод! Позади – теплый, красноватый свет в окне, там спит Малыш. Но даже наши дети уходят от нас, они принадлежат нам так недолго. Шесть лет? Десять? Всегда и всюду одно одиночество.

Она направляется к свету в окне. Что еще ей остается делать?

Тихий голос зовет ее:

– Ягненок!

Она не останавливается.

– Ягненок!

Вот домик, вот дверь, еще шаг – рука тянется к ручке…

Он хватает ее за плечо. Ее Ганнес держит ее и бормочет сквозь безудержные рыдания:

– О Ягненок, что они со мной сделали… Полицейский столкнул меня с тротуара… Прогнал меня, как бездомную собаку… Как я теперь смогу смотреть людям в глаза?..

И вдруг холода как не бывало – нежная зеленая волна подхватывает ее и его. Они поднимаются над землей все выше, звезды сверкают совсем близко. Она шепчет:

– Но ты можешь смотреть на меня! Всегда! Ты же со мной, мы вместе…

Волна поднимается выше и выше, и вот они снова оказываются на ночном берегу между Лензаном и Виком – тогда звезды были так же близко… Старое счастье, старая любовь… Все выше и выше от запятнанной земли к звездам.

И они вместе входят в дом, где спит их Малыш.

Примечания

1

Streikbrecher (нем.) – дословно – «нарушитель стачки», от brechen – ломать, прерывать, нарушать и Streik – забастовка – лицо, как правило, нанимаемое на стороне во время забастовки, отказывающееся участвовать в забастовке и поддерживать забастовщиков, занимающее сторону администрации.

2

Apropos (фр.) – Кстати.

3

I myself with this – how do you call him? (англ.) – Я сам с этим – как его называют?