О пионеры! - Уилла Сиберт Кэсер

меня забавляет наблюдать, как за спиной у весело щебечущей Мари стоит угрюмый Фрэнк с таким видом, будто готов сожрать живьем всех вокруг. Он неплохой сосед, но, чтобы с ним ладить, нужно постоянно вокруг него суетиться и показывать, будто считаешь его очень важным человеком, совсем не похожим на остальных. Нелегко вести себя так целый год напролет.

– Сомневаюсь, что ты на такое вообще способна, Александра, – с усмешкой заметил Карл.

– Во всяком случае, я стараюсь – ради Мари, – твердо сказала Александра. – Ей и так нелегко: слишком уж молодая и красивая для такой жизни. Мы все намного старше и медлительнее. Но такие, как она, легко не сдаются. Может проработать весь день, проплясать всю ночь на чешской свадьбе, а наутро возить сено вместо своего сердитого мужа. Я тоже способна усердно трудиться, но никогда у меня не было столько сил, как у Мари. Завтра свожу тебя к ней.

Карл выбросил окурок в куст клещевины и вздохнул.

– Да, пожалуй, надо навестить старую ферму… Я боюсь того, что напоминает мне о самом себе. Потребовалось мужество, чтобы вообще приехать. Не рискнул бы, если бы не хотел так сильно тебя увидеть.

Александра внимательно посмотрела на него спокойным взглядом и откровенно спросила:

– Почему ты боишься, Карл? Отчего недоволен собой?

Он поморщился.

– Как ты прямолинейна! Ничуть не изменилась. Неужели я так быстро себя выдал? Что ж, видишь ли, от профессии мне ждать нечего. Гравировка по дереву вышла из моды еще до того, как я начал. Теперь большой спрос на дешевую работу по металлу – ретушировать плохие фотографии, исправлять дурные рисунки и портить хорошие. Я сыт этим по горло. – Карл нахмурился. – Всю дорогу из Нью-Йорка я думал, как обмануть тебя, представиться завидным мужчиной – и вот, признаюсь в первый же вечер. Я массу усилий прилагаю к тому, чтобы произвести на людей впечатление, и, что самое смешное, еще ни разу никого не обманул. Таких, как я, слишком много – нас узнают с ходу.

Он замолчал. Александра с озадаченным видом откинула волосы со лба.

– Понимаешь, по здешним меркам я неудачник, – спокойно объяснил Карл. – Не смог бы купить и одного из твоих кукурузных полей. В моей жизни было много интересного, но мне совершенно нечего предъявить.

– Ты можешь предъявить себя, Карл. Я с радостью обменяла бы свою землю на твою свободу.

Он печально покачал головой.

– Очень часто свободный человек – просто никому не нужный человек. Здесь ты – личность, у тебя есть история, по тебе будут скучать. А в городах тысячи таких же неприкаянных, как я. Мы все похожи: без связей, без знакомств, без имущества. Когда мы умираем, никто не знает, где нас хоронить, оплакивают лишь квартирная хозяйка и лавочник, а единственное, что остается после нас на земле, – сюртук да скрипочка, или мольберт, или пишущая машинка, или чем еще мы зарабатывали на жизнь. Все, чего мы добились, – в срок вносить безумную арендную плату за возможность занимать несколько квадратных футов поближе к центру событий. У нас нет ни дома, ни места, ни близких. Вся наша жизнь – на улицах, в парках, в театрах. Сидим в ресторанах и концертных залах, смотрим на сотни себе подобных и содрогаемся.

Александра молчала, задумчиво глядя на серебристое отражение луны в пруду, но Карл чувствовал, что она понимает. Наконец она медленно проговорила:

– И все же я хотела бы, чтобы Эмиль вырос так, а не как его старшие братья. Здесь мы тоже платим высокую цену, только иначе: костенеем и делаемся тяжелыми на подъем. Неспособны, как ты, легко сорваться с места, а наши мысли становятся тягучими и неповоротливыми. Если бы мир ограничивался моими кукурузными полями, если бы за горизонтом ничего не было, я не видела бы особого смысла трудиться. Нет, я предпочитаю, чтобы Эмиль походил на тебя, а не на братьев, и ощутила это, едва тебя увидела.

– Интересно почему? – спросил Карл.

– Не знаю. Может быть, я как Кэрри Йенсен, сестра одного из моих наемных работников. Она всю жизнь прожила в этих краях, а несколько лет назад впала в тоску и перестала видеть смысл в повторяющихся буднях. Даже пыталась покончить с собой, и тогда встревоженная семья отправила ее в Айову – навестить родственников. Вернулась она повеселевшей и сказала, что в таком большом интересном мире и жить хочется. Ее примирили с жизнью красивые мосты через Платт и Миссури, а меня – то, что мир не стоит на месте.

V

Ни назавтра, ни через день у Александры не нашлось времени навестить Мари. Работы на ферме было невпроворот – вспахивали кукурузные поля, и даже Эмиль ушел помогать с культиватором. По утрам Карл сопровождал Александру по делам, а днем и вечером они часами разговаривали. Эмиль, даром что в университете слыл атлетом, плохо переносил работу в поле и к вечеру уставал настолько, что не мог ни говорить, ни упражняться в игре на корнете.

В среду утром Карл поднялся еще до рассвета и тихонько вышел на улицу через кухонную дверь. У водокачки совершал традиционное утреннее омовение Айвар. Кивнув в знак приветствия, Карл быстрым шагом миновал сад и вышел на пастбище, где раньше пасли молочных коров.

На востоке разгорался рассвет, словно отблески подземного пожара где-то на краю света. Отраженная заря пламенела в капельках росы на серой траве. Карл поднялся на вершину второго холма, где пастбище Бергсонов граничило с бывшим пастбищем Линструмов, ныне Шабата, сел на землю и стал ждать рассвета. Именно здесь они с Александрой раньше доили коров – он со своей стороны изгороди, она со своей. Теперь Карл будто наяву видел, как она идет по короткой траве – юбки подколоты, голова не покрыта, в каждой руке по блестящему жестяному ведру – и вокруг разливается молочный свет раннего утра. Когда она вот так шла навстречу – спокойно, с непринужденно расправленными плечами и высоко поднятой головой, – ему представлялось, что она вышла прямиком из утра. С тех пор, когда Карлу случалось наблюдать восход за городом или на воде, он часто вспоминал шведскую девочку с ведрами для молока.

Погрузившись в размышления, он сидел на холме, пока над прерией не показалось солнце и не зазвучал в траве, настраиваясь, оркестр маленьких дневных существ. Бесчисленные птицы и насекомые зачирикали, защебетали, защелкали, засвистели, застрекотали на все лады. Свет заливал пастбище, растекаясь золотыми волнами в курчавой траве, на которой лежали длинные тени вернонии и молочая.

Карл перелез через