О пионеры! - Уилла Сиберт Кэсер

Айвар подогнал коляску к калитке. Из дома вышла Энни в шляпке, похожей на модель линкора. Карл подал ей руку и проводил до коляски, а Лу задержался, чтобы поговорить с сестрой.

– Как думаешь, зачем он приехал?

– Как зачем? Навестить меня. Я несколько лет его умоляла.

Оскар взглянул на Александру.

– Он не предупреждал, что едет?

– Нет. А зачем? Я писала, что всегда его приму.

Лу пожал плечами.

– Непохоже, чтобы он многого добился. Так мотаться по стране!

– Он никогда ничего собой не представлял, – глубокомысленно изрек Оскар.

Александра поспешила к калитке, где Энни удерживала Карла, без умолку болтая о своем новом столовом гарнитуре.

– Обязательно приводи мистера Линструма в гости в самом скором времени, только сначала позвони мне! – велела она, и Карл подсадил ее в коляску.

Айвар с непокрытой головой держал лошадей. Подошел Лу, уселся впереди, взял у него поводья и покатил прочь, ни с кем не попрощавшись. Оскар подхватил на руки младшего сынишку и зашагал по дороге. Трое остальных бежали следом.

Карл, придерживая калитку для Александры, с веселым смехом проговорил:

– Обитатели высокогорья подают большие надежды, да?

IV

Карл изменился намного меньше, чем можно было ожидать: не сделался прилизанным самодовольным горожанином, сохранил прежнюю непритязательность, индивидуальность и своенравие. Даже одежда – свободный твидовый жакет и рубашка с очень высоким воротником – выдавала оригинальность его вкусов. Не утратил он и склонности уходить в себя, отгораживаться от всего мира, будто опасаясь боли, – словом, оставался чересчур застенчивым для своих тридцати пяти лет. Впрочем, выглядел он старше. Черные волосы по-прежнему свисали наискось над бледным лбом, но уже редели на макушке, а вокруг глаз раскинулась сеть безжалостных морщин. Острые задранные плечи и сутулая спина делали Карла похожим на усталого немецкого учителя в отпуске. Умное подвижное лицо было неизменно печальным.

Вечером после ужина Карл и Александра сидели посреди цветника под сенью клещевины. Посыпанные гравием дорожки поблескивали в лунном свете, за калиткой расстилались белые спящие поля.

– Все думаю, как странно складывается жизнь, – признался Карл. – Я годами гравировал чужие картины вдали от дома, а ты осталась здесь и теперь сама себе хозяйка. – Он указал сигарой на спящие поля. – И как только тебе – всем вам! – удалось добиться такого процветания?

– Мы ничего особенного не делали, Карл, это все земля. Она подшучивала над людьми, притворяясь бедной, потому что никто не умел правильно за ней ухаживать, а потом внезапно сама раскрылась. Проснулась, потянулась и стала такой большой, такой богатой, что и мы неожиданно разбогатели, не сходя с места. Что до меня, ты ведь знаешь, как я начала скупать землю. Многие годы экономила и занимала – до того, что неловко было появляться в банках. А потом в одночасье все переменилось, и люди сами стали предлагать мне деньги, в которых я уже не нуждалась! Тогда я построила этот дом – для Эмиля. Ты бы его видел, Карл! Он разительно отличается от всех нас.

– Чем?

– О, вот посмотришь! Уверена: именно ради такого сына, как Эмиль, отец покинул Старый Свет – чтобы дать ему шанс. На первый взгляд он обычный американский мальчик, закончил в июне университет штата – однако в душе куда больший швед, чем любой из нас. Временами так напоминает мне отца необузданностью чувств, что делается страшно.

– Он останется с тобой на ферме?

– Эмиль будет делать что захочет, – с ласковой твердостью сказала Александра. – У него будет шанс, настоящий шанс – вот ради чего я трудилась! Иногда он думает пойти в юристы, а недавно заговорил о том, чтобы поехать на песчаные холмы и купить еще земли. Временами впадает в уныние, как отец. Впрочем, надеюсь, покупать он ничего не станет – у нас и без того наконец-то хватает земли! – добавила она со смехом.

– А как Лу и Оскар? Они, видно, тоже хорошо устроены?

– Да, очень хорошо. И все же они другие. Теперь, когда у них свои фермы, мы редко видимся. Когда Лу женился, мы разделили землю поровну. Они ведут хозяйство по-своему и, боюсь, не слишком-то одобряют мой подход. Наверное, считают меня чересчур независимой. Однако я столько лет могла полагаться только на себя, что уже вряд ли изменюсь. В целом мы приятны друг другу ровно в той мере, в какой это свойственно братьям и сестрам. И я очень привязана к старшей дочери Лу.

– Пожалуй, прежние Лу и Оскар нравились мне больше, а они, наверное, того же мнения обо мне. Я даже… Только никому не говори! – с улыбкой предупредил Карл, наклоняясь ближе к Александре. – Я даже думаю, что мне больше нравилось, как здесь было раньше. Нет, край прекрасный, но все эти годы меня не покидали воспоминания о его диком очаровании. Теперь, видя молочные реки и кисельные берега, я чувствую себя как в старой немецкой песне: «Wo bist du, wo bist du, mein geliebtest Land?[9]» А у тебя так не бывает?

– Порой, когда думаю об отце, матери и всех тех старых соседях, которых больше нет… – Александра помолчала, задумчиво глядя на звезды. – Мы помним времена, когда на месте кладбища была дикая прерия, Карл, а теперь…

– А теперь там вновь пишется старая история, – негромко откликнулся он. – Не странно ли? У человеческой жизни всего два или три сюжета, которые повторяются и повторяются с неизбывной силой, словно в первый раз. Как песня жаворонка, который тысячи лет выводит одни и те же пять нот.

– О да! Молодые чересчур спешат жить. И все же иногда я им завидую. Взять, например, мою маленькую соседку – ту, что купила вашу старую ферму. Никому другому я бы ее не продала, но эту девочку всегда любила. Помнишь, наверное, малышку Мари Товески из Омахи, которая часто приезжала в гости к дяде? В восемнадцать она сбежала из монастырской школы и вышла замуж, безумная! Сюда приехала уже молодой женой, с отцом и мужем. Тот не имел ни цента капитала, и старик хотел обеспечить молодых землей. Мари понравилась ваша ферма, а я была рада получить ее в соседки и с тех пор ни разу не пожалела. Ради нее даже стараюсь ладить с Фрэнком.

– Это ее муж?

– Да. Он строптивец, хотя большинство чехов миролюбивы. Считает, видимо, что здесь его недостаточно ценят, и ревнует все: свою ферму, своих лошадей, свою хорошенькую жену, которая, как и в детстве, всем нравится. Иногда я хожу с Эмилем в католическую церковь, и