Белорусские повести - Иван Петрович Шамякин

— Вот видите, — смеялась она, — а кто же отчеты пишет душевно?

Рагович помолчал, раздумывая над ее словами, и вдруг успокоился. Сдержанно, холодно ответил Вере:

— Будем считать, Вера, что это не самая лучшая ваша шутка.

Ну что за женщина? Нет, она не хотела кончить разговор миром. Стряхнула пепел с сигареты на пол, дунула себе на колени, сгоняя маленькие серые пылинки, и снова заговорила:

— Василий Иванович, родной, тема вашей песни, как говорится, нужная. Вы с ней справились замечательно, как профессионал, хвала вам за это и честь. Но не надо делать вид, будто для вас нет ничего дороже в жизни…

— Вера, хватит трепать языком! — прикрикнула на нее Эля. В это время, посмеиваясь, заговорил Косенко:

— Я разрешу себе высказать свое мнение. Действительно, как говорит Вера, песня ваша очень нужная… И зачем опровергать очевидные вещи? Человека прежде всего волнует то, что задевает его непосредственно, например работа, любовь, семья…

— Ну упаси вас бог усомниться в том, во что верит Василий Иванович, — подхватила Вера. Теперь она возбужденно жестикулировала, и вообще они как бы поменялись с Раговичем ролями. Он спокойно наблюдал за ней, а она стала нервной, раздражительной. — Василий Иванович у нас праведник. Для него ничего не значит уютная квартира, удачно купленные туфли, заработанная неожиданно десятка. А жизнь, как ни верти, складывается из таких вот мелочей.

Сцепив руки за спиной, Рагович широкими шагами мерил комнату от стены до стены.

— Вы сами знаете, что это не совсем так, Вера. Жизнь складывается из мелочей, пожалуй, правильно, но это большая трагедия, если у человека только и остаются, что мелочи, когда они становятся смыслом и оправданием бытия. И есть вещи, золотко, о которых нельзя говорить в таком тоне… Я только что был на границе. Можно сказать, стал свидетелем героизма совсем юных, девятнадцатилетних парнишек…

— А что там такого особенного произошло? — перебила его Вера. — Как я понимаю…

Рагович остановился перед ней, укоризненно покачал головой:

— Эх вы… Что вы тогда вообще понимаете?

— Ну хорошо, ничего не понимаю… Но я такая…

Рагович заговорил быстро, почти шепотом, гневно сдвинув брови:

— Вы такая… А кто вам дал право быть такой? Она такая…

Вера как будто испугалась слов Раговича и сидела съежившись, зябко втянув голову в плечи. Очевидно, этот ее испуганный вид вызвал у Косенко желание защитить ее, поэтому он перебил Раговича:

— Все правильно, но зачем же с таким запалом? Что, собственно говоря, тут произошло? Вера высказала свои мысли, она имеет право по-своему смотреть на вещи…

Рагович словно и не услышал его. Подошел к магнитофону, с треском захлопнул крышку.

— Можно сомневаться в художественных достоинствах моей песни — это уже дело таланта, но не в искренности моих чувств. И для меня не все равно, кто поет, опытный, но равнодушный профессионал или кровно заинтересованный человек.

С этими словами Рагович натянул пальто, взял магнитофон и, уже открыв дверь, остановился, ткнул в сторону Косенко зажатой в руке коричневой шапкой, хотел, верно, еще что-то сказать, но вдруг повернулся и громко хлопнул дверью. Вера сразу вскочила, по-детски закусила палец.

— Ой-ой, что же я наделала, — горестно покачала головой. — Рассердила дядю Василя, дура. Пойду догоню, помирюсь…

И она выскочила вслед за Раговичем.

Косенко зашевелился в кресле, добродушно сказал:

— Ну и поговорили… Идеалист этот композитор…

Эля сняла руку с рояля, выпрямилась и сказала убежденно:

— Вы ошибаетесь. Василий Иванович не идеалист. Он просто не шутит над тем, что ему действительно дорого.

Косенко широко раскрыл глаза.

— Вы для меня открылись с новой стороны, Эля. Вы, как бриллиант, переливаетесь разными красками…

— Бриллиант в шестьдесят килограммов. Скажите, какая величайшая драгоценность! — Эля принялась вдруг перелистывать ноты. Что она искала, не знаю, только она это бросила и сказала вдруг Косенко:

— Вы в самом деле влюблены в Веру… А я сперва подумала: вы не способны сильно любить.

— Почему, разрешите узнать?

— Вид у вас, как бы это выразить… очень положительный. Скажите, а вы могли бы жениться на Вере?

Я думал, что Косенко ответит шуткой, потому что очень уж строго допрашивала его Эля, но он серьезно и горячо сказал:

— В ту же минуту, если б она только пожелала…

— Тогда мне жаль вас…

— Вот как… — не понял Косенко.

— У вас будет много горьких минут…

— Сегодня мы как раз говорили об этом с Володей, — улыбнулся Косенко. — Но я надеюсь на лучшее…

— Дай бог. — Эля снова стала листать ноты.

В это время пришла Вера.

— Все. Давай работать, — сказала Эле. Черные гладиолусы, которые лежали на окне, почему-то переложила на пюпитр, вернее, даже не переложила, а небрежно перебросила, и это не укрылось от глаз Косенко.

Мы с ним вместе выходили из филармонии. Осторожно, чтобы не поскользнуться, он спускался по лестнице.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Прошло еще немало времени, пока мы окончательно довели прибор, старый прибор, отмечал я с удовлетворением. Наконец испытания закончились, прибор мы сдали заказчику, и наш испытательный стенд опустел.

По бюро был объявлен приказ, согласно которому я назначался главным конструктором нового прибора. Я взял у Косенко чертеж с поправками и засел за него.

Чем глубже я вникал в эти поправки, тем больше разочаровывался. Конечно, среди них были неплохие. Взять, к примеру, два добавочных низкочастотных фильтра, кое-где существенно улучшена компоновка. Но когда я увидел, что вместо предложенных мной аттенюаторов опять стоят ферриты, я тут же побежал к Косенко за разъяснениями. Он сказал, что это позволит не делать перекомпоновки высокочастотного блока, использовать старый задел и сэкономить много времени. Все мои доводы насчет того, что эти аттенюаторы много дешевле и термоустойчивее, разбивались о его спокойную уверенность. Наконец я сдался, подумав, что можно примириться и с ферритами: это хотя и дороговато, но сути усовершенствования не меняет.

Сел за чертеж и снова стал мысленно спорить с Косенко. Нет-нет да и вспомнятся эти ферриты, и я бросаю карандаш на стол и сижу некоторое время, стараюсь успокоиться.

Я позвонил в конструкторский отдел, попросил зайти назначенного в нашу группу ведущего конструктора, который должен был позаботиться о наилучшем размещении, компоновке и креплении узлов. Это был Фридман, невысокий подвижный человек с круглым животиком. Он при мне посмотрел на чертеж сквозь черные очки — у него была какая-то болезнь глаз, и он всегда носил темные стекла, — заговорил довольный:

— Угу, угу, интересно, очень интересно. С удовольствием поработаем. — Сворачивая чертеж, наклонился ко мне, спросил: — А