Белорусские повести - Иван Петрович Шамякин

— Виктор Петрович, — торопливо начал я, чтобы остановить этот разговор, — я в этом деле сторона, так что вам незачем передо мной оправдываться.

— Вы ошибаетесь, я не оправдываюсь. Я ни перед кем не считаю себя виноватым. Просто мне хотелось, чтоб вы меня поняли и не слишком осуждали.

«За что?!» — чуть не вырвался у меня фальшивый возглас, но Косенко продолжал:

— Нам вместе работать, Володя, и, надеюсь, не один год. Не надо, чтобы на наших отношениях лежала тень. Я хочу, чтоб вы знали, это не пустое увлечение, это очень серьезно. Вы же знаете, какие могут быть неприятности, если это станет известно. И сейчас уже Локавец делает разные намеки… — Косенко сказал это насмешливо. — Но ведь возьмутся и наши активисты… И я пойду на это, Володя… У меня взрослый сын, с женой я прожил больше двадцати лет, и ничто меня не остановит…

Он сказал это тихо, в мечтательной задумчивости, и я впервые подумал о нем с сочувствием. Я очень хорошо его понимал, потому что сам испытывал нечто подобное.

— Скажите, вы в самом деле думаете, что любовь — это очень важно в жизни? — спросил я, потому что мне хотелось услышать подтверждение своим нынешним не слишком ясным мыслям.

— А что можно сравнить с нею, Володя? — с чувством сказал он.

Зазвонил телефон на столе. Косенко встрепенулся, возвращаясь к действительности, к своим делам.

Весть о новом заказе не замедлила достигнуть нашей лаборатории. С подчеркнутым уважением Локавец произносил мое имя в сочетании с именем Косенко, на все лады прославляя наши заслуги «перед родным предприятием». Лена Козырь смотрела на меня, как на живого Фарадея. Локавец, подмигнув, сообщил, что в ЦУМе можно достать английские туфли — экстракласс, и если мне нужно, то…

Нет, мне не нужны были туфли.

Мне нужна была Эля, нужна в ту же минуту, и я позвонил ей. Она была дома, но сказала, что собирается в филармонию и я могу найти ее в репетиционной.

Я отпросился у Локавца — через полчаса кончался рабочий день, — оделся и помчался в филармонию.

Эля была одна. Я рассказал ей, какой у меня сегодня счастливый день. Эля тоже засияла, порывшись в сумочке, нашла какой-то значок с силуэтом старинной башни и торжественно приколола мне к пиджаку.

Я поинтересовался, кого она тут ждет. Оказывается, Веру, которая записывает сейчас новую песню Раговича на радио. Обещала вот-вот прийти. А Рагович недавно вернулся с пограничной заставы и песню написал о пограничниках, говорят, очень хорошую.

Почему именно Вера ее исполняет? Ну так ведь Рагович же Верин учитель. После музыкального училища она некоторое время работала у него в хоре и могла остаться солисткой, но предпочла эстраду. Рагович неохотно отпустил ее и все время внимательно следит за ее работой — видно, не потерял еще надежды снова вернуть в хор. Потому и песни свои чаще всего просит исполнять Веру. И вообще он много ей дал. Постановка голоса, дыхания, теория музыки — учил всему этому, не жалея времени, хотя всегда был занят сверх меры. Как-то Эля спросила у него в шутку, чем объясняется такое внимание. Он ответил очень серьезно: «Я верю в нее, вот и все… — но не удержался и добавил, посмеиваясь: — Имя у нее очень уж подходящее — Вера».

— Что-то непонятное с ней творится, — озабоченно говорила Эля. — Вдруг начинает ссориться с художественным руководителем — репертуар ей не нравится. И неинтересные вещи, и скучные, и это надоело до смерти, и то. Одумается — бежит извиняться. И вообще трудно сказать, чего она хочет.

Договорившись встретиться с Элей вечером, я уже собрался уходить, когда явилась Вера с Раговичем. В руках у него был маленький японский магнитофон.

Рагович помог раздеться Вере, сам снял пальто. Костюм на нем прямо болтался из-за невероятной худобы хозяина.

И в этот момент вошел Косенко с букетом роскошных черных гладиолусов. Он знает, сказал он, что Вера исполняла новую песню, и не сомневается, что и на этот раз отлично, а цветы, так сказать, по случаю премьеры.

Разумеется, его оставили слушать песню, и мы с Косенко переглянулись как старые заговорщики, которые знают то, о чем другие и не догадываются.

Косенко и Вера сели в кресла, Эля осталась у рояля, я примостился рядом, Рагович же, включив магнитофон, в волнении ходил по комнате, сцепив за спиной руки и разглядывая внимательно аккуратные квадратики паркета.

Посмеиваясь про себя, я подумал, что за короткий срок вторично выступаю в роли музыковеда, которого просят дать оценку новой записи. Но вскоре ирония моя исчезла, когда после небольшого оркестрового вступления запела Вера. Сильно и красиво звучал ее голос, взволнованно рассказывая о том, как молодые парни, вчерашние школьники, пришли служить на границу и взяли на себя ответственность за спокойствие Родины, как в решительную минуту остались верны своему долгу.

На мой взгляд, не слишком удачны были слова — излишне громкие. Но сейчас их как бы растворили в себе музыка, оркестр, глубокий и драматический голос певицы.

Песня кончилась. Рагович выключил магнитофон и застыл в ожидании.

— По-моему, струнная группа выпирает, — сказала Эля.

— Дайте человеку закурить, — вскочила из кресла Вера и поискала в сумочке на подоконнике сигареты.

— Вера, брось сейчас же сигарету. Ты опять за свое! — закричала на нее Эля, но Вера умоляюще сложила руки.

— Только одну, ладно?

Рагович терпеливо дождался конца этой перепалки и сказал Эле:

— Я как раз и просил дать больше скрипок. Мне лично нравится. Они создают настроение…

— Да, песня замечательная… И Верочка чудесно исполнила, — согласилась Эля.

— Спасибо, — сказал Рагович. — А сейчас послушаем мнение неспециалистов. Что вы скажете? — повернулся он к Косенко.

Тот пожал плечами, показывая, как мало понимает во всем этом, мягко сказал Вере:

— Мне понравилось. Красивая музыка, а Вера выше всякой похвалы. С чувством поет. Душевно…

Вера, собрав губы колечком, пустила вверх струйку дыма, внимательно следила, как он плывет по комнате.

— Душевно? — не прекращая своего занятия, спросила она. — Лучше сказать, профессионально…

— Хм, — недовольно хмыкнул Рагович, — по-моему, золотко, профессионально в высоком значении и значит душевно. Для меня лично эти слова синонимы, — решительно сказал он.

Вера искоса, чуть насмешливо следила за ним.

— Василий Иванович! — воскликнула она. — Ведь вас Союз композиторов посылал в эту командировку…

— Ну и что с того? — дернулся от нетерпения Рагович.

— Ну и эта ваша песня как бы отчет, оправдание командировочных, — с явной усмешкой говорила она.

— Ну грубо, вульгарно, но по сути близко к истине, — уже начиная сердиться, быстро и резко сказал Рагович. Но Вера,