Белорусские повести - Иван Петрович Шамякин

— Мы специалисты по янтарю, — начал я, но меня перебил Эдик.

— Не верьте ему, он у нас мастер рассказывать байки, особенно красивым женщинам, Мы работаем в области радиоэлектроники. Тц, тц, тц, — причмокнул он. — Нехорошо, товарищ Володя, говорить неправду женщине.

— Это я говорю неправду женщине? — удивился я и стал объяснять Эле: — В 1600 году английский ученый Уильям Гильберт обнародовал книгу «Про магнит, магнитные силы и большой магнит земли», в которой говорил о своих опытах по электризации некоторых тел, в частности янтаря. Гильберт объяснял силу притяжения янтаря тем, что в нем будто бы содержится особая невидимая жидкость. По-гречески «янтарь» — электрон. Вот почему я утверждаю, что я специалист по янтарю.

— Ой-ой, как интересно! — Эля опустила спицы на колени. — Так вы и греческим владеете?

— Не понял, — не подумав, сказал я.

Эля с преувеличенной почтительностью пояснила:

— Ну ведь вы перевели с греческого слово «электрон»…

Все рассмеялись, и было над чем, потому что здорово-таки меня поддела эта оживленно-деловитая женщина. В следующий раз подумаешь, прежде чем станешь с умным видом излагать сведения из детской энциклопедии.

И все же надо было ей что-то сказать, поэтому я довольно язвительно заметил:

— А вы умеете сочетать приятное с полезным. Что ж это вы мастерите, интересно?

— Шапочку, — просто ответила она. — Для подруги.

Из кухни заглянула Вера. Она вытирала полотенцем вилки и ножи.

— Наша Эля, Володя, все умеет. И на рояле играть, и вязать, и шить. Мне бы ее способности… Прирожденная хозяйка.

— Правда, Элечка? — спросил и Рагович.

— Святая, — кивнула головой Эля. — Я, Василий Иванович, со зла стала пианисткой. Дружила с одним молодым человеком, хотела выйти за него замуж, а он говорит: «Ты, Эля, слишком прозаическая натура, только и думаешь о тряпках». И женился на преподавательнице немецкого языка… А эта преподавательница стала администратором в гостинице «Интурист». Толстая и сонная, а он не нарадуется на нее. Так что напрасными оказались мои старания. А теперь вот подруг обшиваю, обвязываю, такое, понимаете, хобби…

Вера расставила на столе приборы, села, подождала, пока Толя разольет коньяк, потом подняла свою рюмку.

— Ну, за окончание гастролей…

— Простите, а где вы были? — поинтересовался Косенко.

— Лучше спросите, где мы не были, — махнула рукой Вера, — всю Сибирь и Казахстан объехали, мне уже и во сне стук колес снится. Ну, прошу…

— За возвращение красавицы хозяйки, — сказал Рагович, поднес рюмку к губам и поставил на стол.

— Что так, Василий Иванович? — кивнул на полную рюмку Эдик. — Должен сказать вам, коньяк замечательный…

— Да сам вижу, — согласился Рагович. — К сожалению, приходится скромничать. Поковырялись однажды врачи в моем организме.

— Вот как, — сказал Косенко. — И что тому причиной?

— Война… Война подлая…

— Если не секрет, где вы воевали?

— Сперва в партизанах, а потом на Первом Белорусском…

— А я на Третьем Украинском. Окончил войну в Карпатах. Осколком задело… — Косенко спохватился, словно сказал что-то лишнее: — Впрочем, тут в основном молодежь. Ей, пожалуй, неинтересны воспоминания ветеранов…

— Напрасно вы так, — с укором сказала Вера и обратилась к Раговичу: — Василий Иванович, а что с вами было?

— Что было, золотко, то сплыло, — попытался отделаться шуткой Рагович, но Вера повторила свой вопрос.

— Что было? — беззаботно и даже весело объяснил Рагович. — Попал в руки гестапо… Там и не выдержало сердце.

— Вас пытали? — потемнели от ужаса синие глаза Веры.

— Ну было малость, — виновато признался Рагович.

— Вот чего не знала о вас, — по-женски горестно покачала головой Вера и вздрогнула. — Бр-р… Как подумаю, даже холодно становится. Я так боюсь боли… Мне раньше даже сны снились после фильмов о войне. Будто меня ловят фашисты и допрашивают, загоняют иголки под ногти. И я им все-все рассказываю…

— На это я вам, золотко, вот что скажу. Я тоже в себя не очень верил… Но кроме ощущения боли пробуждаются другие чувства, которые сильнее, чем боль.

— Вы, значит, считаете, что сила духа свойственна каждому — спросил Косенко, и в его словах мне послышалось недоверие.

Рагович помолчал, повертел тарелочку перед собой и сказал, что-то рисуя на ней вилкой:

— Что значит каждому… Тут простая арифметика. Человек — продукт общественных отношений, сила духа его, моральная подготовленность зависят от воспитания, убеждений…

— Все правильно, — поспешно согласился Эдик. Ему хотелось скорей покончить с этим невеселым разговором. Он собирался, видно, рассказать какой-нибудь анекдот, но Эля перебила его.

— Ой, не могу, — простонала она, — что это вы, Василий Иванович, все повторяете: продукт да продукт. Как в гастрономическом магазине… — Она страдальчески сморщила лоб. — В одном вы правы: все мы продукты… скоропортящиеся…

Рагович погрозил ей пальцем.

— Портящиеся в соответствующей среде, в которой дурной микроклимат.

— Но это уже от нас не зависит, — грустно сказала Вера. Она слушала разговор, опершись головой на руку, и на локте ее отпечатался узор салфетки — маленькие круглые цветочки. — Важно, чтоб при любом микроклимате человек оставался самим собой. Честность — вот что главное.

— Честность сама по себе пустое слово, золотко. — Разговор не на шутку взволновал Раговича, он уже не посмеивался снисходительно, как раньше, а постукивал длинным костистым пальцем в такт своим словам по краю стола. — Да, пустое. Такое понятие, как честность, само по себе ничего не значит. Честность подонка мы называем цинизмом, и его рассказ о своих авантюрах не вызывает ничего, кроме отвращения…

Вера повернулась к Косенко, как бы ища поддержки, и я невольно обратил внимание, с какой жадностью, прямо-таки не отрывая глаз, он смотрел на нее. Тц, тц, тц, как сказал бы Локавец.

— Не буду теоретизировать, — задумчиво и негромко заговорил Косенко. — Вот лично у меня как было… Войну кончил восемнадцатилетним мальчишкой, имел среднее образование, кроме того, орден, медали — возвращайся домой героем, устраивайся на какое-нибудь теплое местечко и куй себе на здоровье свое счастье…

Мой друг, между прочим, так и сделал. Окончил заочно техникум, работает начальником управления — заслуженный строитель, имеет дом, хозяйство, кучу внуков и считает себя счастливым. В этом его жизненная честность, и упаси меня бог сказать что-нибудь дурное о таком понимании счастья. Но лично для меня это абсолютно не подходит. Я поступил в институт, а потом куда только не кидала меня воля начальства и собственная судьба. Здесь задержался дольше, чем обычно, но тоже не знаю, надолго ли.

Эдик, который сидел все время с довольно кислой физиономией и, встречаясь со мной взглядом, незаметно для других морщился, сразу встрепенулся, твердо положил ладонь на край стола.

— Виктор Петрович, вы должны работать с нами. Правду говорю, Володя?

— Об чем речь? — развел я руками.

— Спасибо вам, друзья, спасибо, — видимо, расчувствовался Косенко.