Под стук копыт - Владимир Романович Козин

Микроглава

Ночь. Шавердова ласкала Табунова и, лаская, слабела. Отдалась.

Неутомима откровенность счастья — до синего утра; до звонкого утра.

— Отдохни, — прошептала Шавердова; в глазах ее блестела сытая усталость.

Табунов был чутко, ярко статен. Он не улыбался.

Он любил бесконечно.

— Сколько в тебе силы! — заснувшим голосом пропела Шавердова. — Я и не знала, что так можно, — так много любить!

— Я — муж!

— Мой?

— Ты прекраснее жизни!

Быль небытия; влажная красота женщины — моя! И опять — моя! Обнаженное счастье.

Гордость.

Тишина вдвоем. Сон. Утро далеких людей.

22

Взрытая, разбитая, пересыпанная, в ямах и котлованах валялась Шорабская долина.

Ашхабад отвергал последовательность развития. Ашхабад утверждал немедленный переворот — все строилось сразу: крольчатник, коровник, птичник, свинарник.

Бестолочь планомерно поспешного созидания была привычной.

Самое дорогое в жизни строителей отдавалось административному гиганту — фанера и гвозди. В окна уже смотрела невинность неба и пустыни. Оставалось подвести его под крышу.

Питерский не без лукавства предложил Антиохову совещаться в новом кабинете недостроенного здания.

— Пожалуйста! Всякая новизна меня привлекает, если я привык к ней. Лучше сидеть в кабинете без крыши, чем за решеткой!

Весть вылетела с конного двора — Табунов будет делать доклад! Табунова знали все. Ударная новость, взрывная весть, как воздушная волна, пронеслась по долине: галах, бродяга, пересмешник, трепач Табунов — свой парень в доску — перед дирекцией и высочайшим ашхабадским начальством сделает небывало важный доклад: он решит судьбу хозяйства.

Первыми явились те, кого не звали. На стенах лепились товарищи с конного двора. Все энергичные, задорные умы поспешили занять лучшие места на открытых стенах административного гиганта.

Ванька-Встанька лихо подкатил на драндулете — приехали секретарь Настасья Степановна и бухгалтер Лука Максимович.

Пришли Камбаров и Александра Самосад, экономист Ель и инженер Книнксен, Чик, все служащие совхоза.

Пыль и тишина древности. Закат.

На "фордике" подъехали Питерский и Антиохов.

— Зачистить стены от народа! Что за галерка? — сказал Антиохов.

— Они не помешают, — ответил Питерский.

Закат начал назревать, вся недостроенность долины стала отчетливой, когда к административному зданию подошли Табунов и Мария Шавердова.

Шли гордые.

Начальство — в креслах. Антиохов насторожен, враждебен, Питерский внешне спокоен. Служащие — на стульях; они с любопытством оглядывали Табунова и Шавердову.

На стенах — рабочие, в гордом восторге: "Табунов — наш, пришел босиком, а теперь делает доклад начальству. Вот какой наш Табунов!" Табунов начал развешивать вычерченные им карты, диаграммы, образцы трав, гербарные листы, фотоснимки. Карта колодцев отскочила.

— Красавица, помоги спецу! — с недостроенной высоты крикнул молотобоец и бросил гвоздичку Шавердовой.

— Нет товарищей Артыкова и Кабиносова, — начал Питерский, поднявшись.

— Товарищ Кабиносов — первоавтор моих суждений. Мы — соавторы, — сказал Табунов.

— Начнем! — Питерский опустился в кресло, сел поудобнее.

Табунов преобразился.

— В пустыне все: древние законы, древность — и новизна отклонений от них; древнейшие формы фауны и флоры; жуки-навозники и драконы-вараны, куланы и скорпионы, саксаул с корнями необычайной глубины и джейранья трава с водосборными чашами; неведомые голубые пастбища, где нет ни одного колодца, — и собрания сладких колодцев там, где не растет и верблюжья колючка. Яркие далекие богатства — и откровенность легких бесплодных песков. Все — и ничего! Или страстно брать, все преодолевая, — или жить на краю, на берегу пустыни в нищете, без помысла и промысла. Социализм — или пещерный уют с древним костром! Социализм — или безопасная бедность на краю социализма!

Пустыня вдохновляла Табунова, вдохновляло чувство небывалых возможностей: строить социализм в просторах — это сверкающая удача! Крайности натуры Табунова — все или ничего! — здесь, в пустыне, становились разумными: логика нетронутых пространств! Глупо, смешно заглядываться на пустыню трусливыми глазами. Пустыни бояться нельзя: смелость и осторожность.

— Я должен мыслить и действовать как представитель человечества, так, чтобы можно было воскликнуть: человечество — это гордо звучит! Не исходите от себя — от бедности своего бытия и сознания, — исходите от полноты действительности!

— Ну, а действительность дня? — спросил Антиохов.

— Хозяйству отведено полмиллиона гектаров. Вся страна Бадхыз. Бадхыз с древних времен славится своими овечьими пастбищами! — Табунов был возбужден.

— Нужна ли нам история! Если с шахов начинать, то когда же мы копчим? — снова перебил Антиохов. — Уж очень вы горячий!

— И прах мой будет горячий! — вскричал Табунов.

На стенах раздался хохот незваных слушателей.

— Зачистить стены от народа, — сказал Антиохов Питерскому.

— Виктор Романович, не отвлекайтесь, продолжайте. Вы хорошо начали, — сказал Питерский.

…Я знаю страну Бадхыз. Я испытал это чувство, когда впервые открываешь места, которые никем не помечены на карте-двухверстке. Ты даешь свои названия — и наносишь на карту. Там отдаленные и богатые пастбища, но надо искать воду. Я поддерживаю Табунова, его предложение использовать отдаленные богатства — и не разбрасываться на кроликов и птиц, — нужно разводить овец каракульских, сараджинских, открыть ферму в урочище Намаксар. Нужно там найти воду.

23

Антиохов взял Питерского под руку и с вежливой силой вывел его за недостроенные стены административного гиганта, к машине.

— Надо бы подвезти…

— Сами доберутся! — сказал Антиохов. — Есть хочу. Он врал; есть не хотел: он нажрался зависти.

Жить бы вольнодумно, как Табунов, произносить литые речи звонким или густым вдруг, волнующим голосом, чтобы свежие, бестолковые красавицы смотрели на тебя влюбленною душой, призывным телом.

— Поедем ко мне: жена что-нибудь сообразит, — опасливо сказал Питерский.

— Не надо. В гостинице у меня чемоданчик, в чемоданчике — запасец: я запас на черный вечер про запас! А? Хо-хо! В гостиницу, шофер!

— Хочу молодости, хочу произносить речи, хочу влюбленную красавицу! Табунову — что?! Произвольный человек, безответственный: приспичило ему думать — думает, приспичило мечтать — мечтай на всю пустыню. Ни тещи, ни заслуг! Служба пакостит, живешь из дня в день как муха липучая, стараешься, думаешь — применительно к начальству, а то возьмут за опочку — и пиши объяснительные записки! У Табунова — красавица на виду, а у тебя — прокурор. Ответственность — это слово что значит? Ты смену белья и наволочку с сухариками не приготовил? Помечтай с Табуновым, он тебя устроит на общих нарах! Наивняк вы, Питерский, Михаил Валерьянович, а я был…

— Я был комиссаром саперного батальона…

— Не велика заслуга!

— И вы не Александр Македонский, Александр Сергеевич!

— Не дерзите. Все вы здесь дерзостью больны. Зарава — ваш Табунов! Миновало его времечко, ныне спрос на иных: без осторожности социализм не построить.

— Без таланта — тоже.

— Я не отрицаю многих способностей Табунова — увлекательный проходимец, богат и мыслями, и знаниями, и