Под стук копыт - Владимир Романович Козин

— Самоуспокоенность.

— В какое время живем! Социализм, Карл Маркс в пустыне! Мало у нас лесов, полей, живописных городов?

Мечты и мечты, а солидности, степенности, домашности — с гулькин, образно выражаясь, нос! Вы согласны?

— Да. С докладом Табунова.

— Пресечь. Мы построим совхоз у железной дороги.

— Двадцать тысяч овец будем возить на пастбища в скорых поездах?

— Товарищ Питерский, вы были в Красной Армии…

— Комиссаром саперного батальона, гарнизона…

— Не густо с заслугами! Не шик! После гражданской я был особоуполномоченный, хозяин Семиречья, всего! Всё на нервах, все трепетали! Во!

— Что было, то сказка!

— От головы до копчика — все нервы истрепала мне та грозная сказочка! Как непогода, кладу свою бывшую удалую головушку на тещино плечо и плачу.

— Теща верит, но не доверяет.

— Боль эпохи — нервы! Больно оскорбляют они наше достоинство: потраченный человек! — и делают тебя заместителем. Ты, Питерский, заместитель, и я заместитель директора треста, и светим мы отраженным светом, как две луны.

— Две пьяные луны!

— Врешь. Выпили мы с гулькин, образно выражаясь, нос!

— Пить вы, Александр Македонский, не умеете, стаканчик коньяку — и носик ваш уже коньячного цвета. И тещи нет поблизости — приклонить на стойкое тещино плечо бывшую уполномоченную головушку.

— Табуновской дерзостью заражен, бывший комиссар…

— Боерайона!

— Врешь. Барское воображение! "Звук лихой зовет нас в бой", а ты — политграмотей, гарниза протухшая, лопата!

— На товарища не подымай руку, Александр Македонский.

— Конница Александра Македонского поила коней водою Мургаба и Амударьи, а…

— Антиохов пустыни боится!

— А семья! Дети? А положение — без единого пятна и следствия? Что пустыня Антиохову? Выжить надо! И теща говорит: "Скользкая эпоха — на цыпочках ходите!" Не вольничай, не дури, Питерский, не скачи за Табуновым в огонь пустыни: сваришься!

— Хозяйство не может жить только у железной дороги: что же мы — жрать будем шпалы, как термиты?

— Засыпешься в песках, я тебя спасать не стану.

— Ну, а Табунов? Какой доклад! Блеск и ум!

— Согласен. Дай Табунову, по совместительству, вторую должность — второй оклад, а доклад "к сведению", и пресечь! Вот так. Благодарить меня потом будешь, Питерский!

24

Шли домой.

— Как тебе понравилось заключительное слово товарища Антиохова? — спросила Александра Самосад.

Луна была низкая и полная, горячая. И ночь горячая. Полнолунная.

Камбаров молчал.

— Мы с тобою пустыню вдоль и поперек изъездили, всю ее видели. Богатая, разнообразная страна! А для Антиохова наша пустыня — звук лихой… Правда, Камбарчик?

Камбаров молчал.

— Камбарчик, ты со мной согласен?

Камбаров молчал.

— Понятно, что он с таким упорством хочет воздвигать хозяйство не в пустыне, а на вокзале. Нет, какой ведущий доклад раздраконил Табунов! Очень революционный и логичный. Разволновал и увлек всех, даже Питерского. Верно, Камбарчик?

Камбаров молчал.

— А в пустыне столько возможностей!.. Как я спала у тебя на груди, когда нас спасли пограничники! Помнишь, Камбарчик?

Камбаров молчал.

— Дракон вы бесчувственный, Камбаров! Не журналист, а могила блуждающая! Слова из вас не вытянешь! — Александра Самосад остановилась, сильно обняла Камбарова и стала его целовать.

Луна поднялась.

— Я не буду говорить. Я напишу, — сказал Камбаров, вздрагивая. Девушка была близкая, откровенная, горячая. — Я еду в Ашхабад.

25

Табунов: — Трусливая и наглая сволочь!

Шавердова. — Не все.

— Бездарная сволочь!

— Не все. Поезжай в Ашхабад, повтори свой доклад. Питерский даст командировку.

— Плацента — детское место, детишкам на молочишко, семьянин и бабник! Питерский — чиновник светлого будущего!

— Не веришь ни в кого?

— В бога, боженят и пресвятую…

— Ну беги!

— Табунов не драпает, Виктор Табунов отстраняется — от прохвостов социализма.

— Нежный марксист: ослабел от одного прохиндея!

— Скажи еще слово, и я его пристукну!

— Пожалуйста.

— Нет, правда?

— Я не человек? И социализм — не мой? Я должна идейно улыбаться Антиохову, когда он барски насилует мою веру, то есть барски насилует меня? Убей его!

— Мария, ты с ума…

— Беги, бродяга!

— Лихом не поминай!

Табунов перепрыгнул через арык, метнулся вдоль дувала и скрылся в полнолунной дали, в резвом лае поселковых собак.

Шавердова стояла на мостике, ногой опиралась на плотный табуновский брезентовый портфель и не чувствовала ничего.

Пустота ночи, луны, пустыни.

26

Надежда Мефодиевна Питерская отличалась нелепой простотой суждений. У нее был жестокий крестьянский ум — слепок потных, тяжелых, невольничьих поколений. С медлительной страстью она читала все, что лихо просматривал ее муж, — газеты и толстые журналы, легенды, написанные прискорбным языком, назидательные и переводные романы. Это было неземное познание, пособия не для будней, предметы мощные, недвижимые. Постепенно у Надежды Мефодиевны накопился второй головной мозг — без извилин, праздничный, озаренный лозунгами и цитатами.

У Надежды Питерской было странное мышление: она не понимала, что все есть процесс, признавала лишь итоги, крайности итогов, черное и белое. Жизнь — это муж, дети, заботы, быт; грязное белье есть грязное белье, чистое есть чистое. Вышивать она не умела, но костюмы мужу кроила и шила сама. История, философия, газеты, книги — это сверхжизнь, надбытие, улыбающееся удивление познанием: "За что мне такая радость?" Маркс велик, Ленин велик, я — марксистка, я возвышенная, великая, но ни гугу никому, улыбайся самой себе, изредка, горячей тихой ночью. Счастье: "Я думаю о том же, о чем думал Маркс". Он думал обо всем мире, зная все, я стану думать, ничего не зная: я — сказочная, я думаю! И миллионы думают о том же; я миллион в одиночестве тишины! А жизнь — это навсегда любимый, трудный муж, звонкая заносчивость детей, невылазные будни, чистоплотные заботы изо дня в день.

Будь я духовным наставником — ишаном кушрабатского хозяйства, я внушил бы Надежде Питерской мысль Ленина: "Противоречие… корень всякого движения и жизненности". Я сказал бы Надежде Мефодиевне: долго, дедовисто, прадедно жили ваши предки в срубах, черных от непогод и невежества, — не от них ли крапивная подзаборность вашего мышления? Сквозь дуршлаг, сквозь кухонную решетку его видите вы вселенную, и мнится она вам мелкорубленной, рассеченной на добро и зло. Но хочет ли добрая вселенная жить в срубах ваших суждений и приговоров? Лопать черную тюрю вашего предмышления? Кругом пустыня. Табунов блестящ в пустыне, вы искоса заметили его, а Ваньку-Встаньку видали ль вы?

Питерский приехал домой из Шорабской долины в лунных сумерках, голодный, со скучным лицом и злобно вздернутой бровью. Помывшись и нажравшись, он сказал в забытьи от сытости, сочный от пота:

— Сволочь сидячая!