Белорусские повести - Иван Петрович Шамякин

Однако сам он заходит в кабину, кивает поседевшей густоволосой головой, приглашая и меня, но я отказываюсь, и он с грохотом захлопывает за собой дверь.

Полное имя его Петр Макарович Ракита, работает он в конструкторском бюро лет, должно быть, двадцать, инженер толковый, ведущий в нашей лаборатории. Благодаря своей общественной деятельности пользуется авторитетом среди рабочего люда всего КБ, это его портрет висит на главной аллее, среди лучших людей завода.

Двери меж тем хлопают чаще и чаще, в лаборатории, как и во всем КБ, звучат голоса, становится шумно.

Я отвечаю на приветствия тех, кто проходит мимо: столы у нас необычные — с высокой передней панелью, к которой подведен ток, с приборами — вольтметрами и амперметрами, с боковыми деревянными загородками. Поставленные впритык друг к другу, они образуют нечто вроде отдельных купе. Таких купе у нас восемь, и в каждом из них по два человека.

Рядом со мной сидит Локавец.

Ага, вот и он — слышу его бодрый, торопливый говорок. А кто же это с ним? Незнакомый женский смех, хотя погодите…

Вспомнить не успеваю. В купе появляется Локавец вместе с высокой худенькой девушкой. На ней малиновая блузка, вокруг шеи белые кружева.

— Узнаешь? — обращается ко мне Локавец тоном счастливого отца, представляющего взрослую дочку. — Ты только полюбуйся. Наша питомица, наша студентка возвращается в родную семью.

Девушка старается держаться уверенно, независимо, лишь на щеках проступает легкая краска, и это придает ей еще большую привлекательность.

— Бог ты мой! Неужели Леночка? — Я делаю шаг навстречу бывшей нашей лаборантке, которая поступила в институт по рекомендации завода.

— Хорошо, что хоть не забыли, — подает она мне теплую узкую руку с золотым колечком на пальце.

— Вы уже и замуж успели выйти! — удивляюсь я и показываю на колечко.

Локавец презрительно кривится.

— Замужние носят совсем другие. — Он широко разводит руки: — Вот где, Леночка, у нас проблема — женить этого переростка.

Но эта проблема ее, видимо, совершенно не интересует, она вежливо улыбается и спрашивает:

— Эдуард Павлович, так чем мне заняться?

— Ну если не терпится послужить родному учреждению, — поднял плечи Локавец, — пойдемте, я покажу.

Через пять минут он уже дурашливо вихлялся передо мной, будто в каком-то восточном танце.

— Ай-яй-яй! А ведь пришла к нам невидной девчонкой — детский сад…

— Насколько я понял, будет у нас работать. Окончила институт?

— Конечно. Пять лет пролетело, дорогой Володя. Пять лет…

— Ты что-то увлекся, — решил я охладить пыл Эдика. — Смотри, брат…

— Успокойтесь, сэр, ваш начальник знает, что делает.

Локавец снял пиджак, повесил его на спинку стула и, остался в белой рубахе с широком мудреного узора галстуком. Невысокий, мускулистый, он был похож на мальчишку лет двадцати, особенно сейчас, с этим ухарским выражением на красивом смуглом лице, черноглазый, с тонким и прямым носом.

Я чувствовал, что начинаю злиться. Локавец любил при случае потрепать языком, попаясничать передо мной — с остальными сотрудниками лаборатории он всегда держался солидно, ровно, даже несколько строго, как, по его мнению, и надлежало начальнику.

Я вынул из стола чертеж и пошел к Косенко. Локавец даже внимания не обратил — он уже склонился над бумагами, морщил невысокий смуглый лоб. Вид у него был — хоть снимай на кинопленку.

Люда, секретарь Косенко, говорила в приемной по телефону. На мой вопрос, на месте ли Косенко, она только опустила ресницы, и я открыл дверь, чувствуя, как пересохло во рту.

Косенко что-то писал. Поднял голову на стук двери.

— А, Володя, заходите, заходите, пожалуйста.

Такое неофициально-простое обращение нашего начальника обычно расценивалось как признак расположения. Поэтому я сразу осмелел и перестал волноваться.

— С чем ко мне?

Я положил на стол чертеж, развернул. Краем глаза взглянув на Косенко, заметил на его лице любопытство, Косенко даже подался вперед, стараясь увидеть, что там такое.

— Пришла одна мыслишка… Вот я и набросал. — Не зная, с чего начать, я ткнул рукой в чертеж. Неведомо почему возникло чувство, что я с какой-то мелочью надоедаю и без того очень занятому человеку.

Я замолчал. Косенко, не отрывая глаз от чертежа, обошел стол, остановился рядом со мной, приговаривая: «Так-так…»

— Виктор Петрович, разрешите, объясню, — предложил я.

— Нет-нет, я сам. — Он слегка коснулся моего плеча, удерживая на месте, и забормотал под нос: — Узнаю… Узнаю наш шестнадцатый… Так-так… Блок генератора здесь, блок усилителя… А куда же вы девали фильтры? Сидите, сидите… Нашел, вот они… Монтаж очень плотный… Блок выпрямителя… А где же блок модулятора?

Я поспешил показать.

— Видите, я его скомпоновал с высокочастотным…

Косенко опять углубился в чертеж, задумчиво потирая рукой подбородок. Белая как снег манжета рубашки, широкая рука с синеватыми венами. У него волнистые, красиво тронутые сединой волосы, толстогубый большой рот и густые, даже пушистые ресницы.

Наконец Косенко отходит от чертежа, но идет не к своему полированному столу, а к дверям кабинета, там поворачивается назад, молча шевеля губами. Он широкоплечий, плотный, в блестящих черных ботинках и в черном отглаженном костюме.

Я ворочаю головой следом за ним и жду. Жду не волнуясь, словно это и не мой чертеж, словно не моей работе сейчас будет объявлен приговор.

— Володя, это титанический труд! Можно сказать, новый прибор. Когда вы успели?

Он стоит за моей спиной, поэтому я поворачиваюсь к нему лицом и растерянно лепечу:

— Да вот… приходил раньше, иногда после работы…

— Завидная трудоспособность. Значит, насколько я понимаю, дорогую нашему сердцу «шестнадцатку» вы унифицировали, сделали ее, так сказать, универсальным прибором. Притом сколько любопытных, оригинальных и, я бы сказал, остроумных инженерных решений! У вас талант, Володя, поверьте моему опыту.

— Что вы, Виктор Петрович, совершенно простая мысль.

Слова Косенко заставили меня насторожиться. Я привык к тому, что в нашей лаборатории со мной всегда спорят, каждое предложение там встречают недоверчиво, пока не докажешь правоту. Иногда дело доходит до крика. Правда, Косенко никогда не прибегал к этим аргументам. Выслушает спокойно мои нарекания, в основном касавшиеся неполадок с заказами, потом так же спокойно позвонит по телефону, все устраивается у меня на глазах, и мне становится стыдно за свою горячность.

Неужели его действительно поразил мол чертеж?

— Так-так… Говорите, простая мысль. А я вот не перестаю удивляться одной известной истине, уважаемый Володя: все гениальное просто.

— Думаю, Виктор Петрович, моей идее далеко до гениальности, — рассеянно сказал я, стараясь понять, куда гнет Косенко.

— Почему же? — Он почесал пальцем под глазом, потрогал горбинку на