Белорусские повести - Иван Петрович Шамякин

Да и на земле все текло по извечному руслу, обходя отдельные тревоги и беды, как живая вода обходит песчаную отмель, камень, корягу. Умолк навсегда чей-то голос? Но все остальные голоса проснулись в положенный им час, были чисты и свежи, оглашали жизнью луга, поля, леса, реку.

Там — слышался топот лошадей, солнцем поднятых на работу в тихом ночном логу.

Здесь — в воде плескались лягушки и рыбы.

Там — на далекой пашне — уже вел свою трудовую песню колхозный трактор. Песню о хлебе насущном.

Здесь — над рекой — беззаботно, из пустого в порожнее, переливал звуки, как воду, жаворонок.

По Сожу двигался плот. У вчерашнего, совсем поседевшего за ночь кострища на плоту сидел Егор Ковалек. Он сидел на корявой березовой колоде, на которой вечером у огня сидела Юлька. Уперев локти в колени, свалив на руки отяжелевшую голову, уставился на платье в желтых осенних цветах — в голове была она, одна она. С мыслями о ней ему было все равно куда плыть, сколько дней и ночей плыть.

Снова, уже близко, послышался гул мотоцикла. Когда он затих, совсем близко, Егор поднял глаза: мотоцикл с коляской, точь-в-точь как у Анкуды, стоял на берегу реки, у воды.

С мотоцикла слез пожилой мужчина. Достал из коляски удочки, взялся разматывать. Он не глядел на плот, на Егора.

Егор от него отвернулся, глядел на желтое платье, под которым лежала Юлька.

— Что ж ты натворила? — шептал он, уставившись на нее похолодевшими, будто стеклянными глазами. — Зачем лезла под плот? Стоял бы он колом. — Глаза застилала мутная, как туман, пелена.

Кто виноват? — думал Егор. Случай? Мать всегда говорила, что человек под случаем ходит. Говорила так, когда отца хоронили. А он весь последний год больной уже был, сам собирался туда, на тот свет, доски на гроб высушил, в сарае стояли. Все равно случай? Уже сил ходить не было, а надумал соседке фронтон ставить. Помру, говорил, поминать будет: жил рядом столяр, а не помог. Полез на хату, а нога промахнулась, мимо лесенки ступила. Может, и так: висит над человеком миллион случаев, а выбирает человека какой-нибудь один. И Юльку выбрал один. Могла бы вчера не плыть. Нет, поплыла. Могла бы разбудить его — не разбудила. Могла бы не лезть под плот — полезла. Случай?..

Нет… Сама беду чуяла. Еще вчера. Анкуда, мол, не к добру прилетел. Что-то будет. Беда будет.

В небе, свободно и сильно раскинув крылья, даже не двигая ими, без единого взмаха плыла большая красивая птица. То взмывала в высоту, то опускалась едва не к самой траве и воде, слова набирала высоту, выписывала и небе круг за кругом, зорко приглядываясь к земле. И вдруг, будто налившись невероятной тяжестью, ринулась с высоты вниз, у самой земли дернулась вверх, и рядом с ней, чуть пониже, затрепыхала малая светлая пичуга. Она хотела жить, изо всех сил била крылышками, пытаясь спастись. Но враг был сильнее, и обессилевшая пташка не могла уйти от когтей, нависших над ней. Окончательно ослабев в неравной борьбе, вдруг будто вспомнила, что кроме неба есть еще и земля со своими спасительно-укромными уголками, — из последних сил понеслась, почти припадая к земле, к близкому зеленому кусту. Куст мог спрятать ее, малую, мог спасти, но было уже поздно — хищница всего два раза взмахнула большими крыльями и у самого куста исчезла вместе с пичугой. А потом взлетела над кустом и низко, над самым лугом, пролетела к лесу. В когтях она держала свою жертву.

Это охотилась кукушка.

Егор еще от матери знал, что в конце лета, сытой для всех — для человека и птицы — порой, бездомная гулящая лентяйка становилась хищницей. Даже свои птенцы, выращенные в чужом тепле, случалось, оказывались в ее жестоких когтях.

Углом гребенки плот вспорол песчаную косу, занес свой задний угол вперед, перекрутился второй раз, третий — пошел мерить берег углами, кружиться. И побежали, закружились в глазах у Егора земля, вода, небо.

Желтые цветы яркими пятнами вспыхивали и угасали. И кружились, кружились.

Явген Радкевич

МЕСЯЦ МЕЖЕНЬ

Перевод А. Островского.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Дверь комнаты открывается осторожно — чтоб не заскрипела! — но я слышу тихий щелчок замка и виноватый мамин голос:

— Вова, пора.

Я ворочаюсь, что-то невнятно бормочу, чтоб показать, что проснулся, и снова проваливаюсь в сладкий дурман дремоты. Но теперь до меня доносится с кухни гудение холодильника, оно просачивается сквозь приоткрытую дверь, долетают частые глухие удары — это уже кто-то на дворе трудится над своим ковром, даром что еще рано и день будний, где-то вдалеке нарастает и гаснет гул реактивного самолета, за квартал слышно, как взвывает, набирая скорость, троллейбус, внизу под сиренью пронзительно кричат коты.

Мама снова проходит по коридору, заглядывает ко мне.

— Вова, вставай, а то опоздаешь.

Теперь она говорит громче, без прежней виноватой нотки в голосе, требовательно и широко раскрывает дверь, чтоб свет из коридора падал ко мне в комнату.

— Сейчас, сейчас, — обещаю я и не встаю. Лежа на спине с закрытыми глазами, думаю о том, как хорошо было бы еще часика два поваляться в постели, потому что чувствую, что не выспался: поламывает кости, слегка шумит в голове и хочется только одного: спать. Но я понимаю тщетность этого своего желания и, чтоб утешить себя, решаю вечером сегодня никуда не ходить и завалиться в постель часов в девять, не позже.

— Встанешь ты или нет? — В мамином голосе уже звучит нетерпение, она решительно входит в комнату и зажигает спет.

— Надо пораньше являться домой, тогда будешь высыпаться. А то шатается невесть где чуть не до утра…

Я откидываю одеяло, бросаю сонный взгляд на часы, и все остальное идет уже на галопе: умываюсь, бреюсь, наскоро выпиваю стакан чаю, приготовленный моей заботливой мамочкой, на ходу натягиваю пальто и сломя голову мчусь к троллейбусной остановке.

В троллейбусе тесно, но ближе к моему заводу становится свободней; люди осваиваются за эти считанные минуты, и я слышу, как неподалеку от меня женщина в меховой шапке пытается выяснить, где находится улица Высокая. Откровенно говоря, о такой улице я слышу впервые, хотя и живу в этом городе почти с детства.

Женщине объясняют сразу двое — мужчина моих лет и курносенькая девушка.

— Знаете, — говорит девушка, — это там, где косметический кабинет.

— А я о чем, — соглашается мужчина. — Как