Белорусские повести - Иван Петрович Шамякин

приподнялась на руках, огляделась: и верба стояла на берегу близко — не двигалась, на одном месте — желтая песчаная коса, зеленый пригорок, камыши… Неужели плот стоит? Стоит. И показалось вдруг Юльке, что как-то невероятно тихо вокруг, даже жутко. А Егор ничего этого не видит, не чувствует. Он спокоен. Вытянулся, на голое бревно откинул густо загоревшую руку, лицо повернул в другую сторону — к Юльке. Она глядела на него и думала: может, нет в этом ничего страшного, что они стоят, не плывут, еще приплывут, Егор пусть немного поспит. А спал он как-то удивительно, не по-мужски, — как малое дитя — не храпел, не сопел, будто и не спал вовсе, чутко, закрыв глаза, ко всему на реке и на берегах прислушивался. Дышит ли хоть? Наклонилась — дышит, только тихо.

День занимался свежий, хоть ночь выдалась сухая, теплая. С той стороны, где всходило солнце, начинал повевать легкий, еще не прогретый солнцем ветерок. А горизонт все сильнее наливался багрянцем, будто его разогревали в кузнечном горне.

Юльке стало прохладно. Она натянула конец дерюжки на голое Егорово плечо, подумала: зачем он снял рубаху, будто дома в постели улегся? Неужели ему и сейчас нисколько не холодно? В изголовье, за рюкзаком, увидела свою кофту — дотянулась до нее, стала натягивать на плечи. Сидя, неудобно было надевать кофту, и она встала, стараясь двигаться без звука, не разбудить Егора.

Стоя на краю плота, заметила, как вода бурлит, вылетая из-под него тонкими быстрыми струями. Сразу сообразила, что плот держит коряга, на которую напоролись, и была эта коряга близко, может, под четвертым или пятым от края бревном — по воде было видно. Юлька взяла шест, отошла на угол плота, тихо, чтоб вода нигде не плеснула, запустила шест под плот. Старалась нащупать корягу, вытолкнуть ее из-под плота, но вода легко относила шест. Юлька померила шестом глубину — дно было недалеко, воды по грудь.

Может, разбудить Егора?

И снова пожалела: пусть поспит.

Однако и плыть надо было. Знала: плотогоны будут ждать Егора в запани. Савка у них плоты не примет, пока все не соберутся. Вот будут ругать Егора!..

Юлька скинула кофту, платье, постояла, дрожа от утренней речной прохлады, подумала, не сбросить ли сорочку, да не сбросила, не решилась, села на крайнюю окоренную березу, поболтала ногами в воде, взяла шест и решительно спрыгнула вместе с ним. Вода оказалась совсем студеная и выше, чем по грудь. Правда, холодом обожгла только вначале — потом потеплела, помягчела, словно Юлька своим теплом согрела ее.

Стоя в воде, легче было нащупать корягу: вот она, совсем близко, но уж очень плотная да скользкая, никак в нее не воткнуть рачик — железный наконечник шеста, — шест все отлетал, вода его относила. Снова и снова Юлька клевала в корягу острием и наконец зацепила ее, налегла на шест — коряга поддалась, отошла, да спружинила, шест опять соскочил. Юлька не сдавалась, снова клевала корягу рачиком, но тот отлетал от дерева, будто от железа. Уже руки заболели. Подумала: вот Егора бы сюда, он бы знал, что делать, как укротить корягу. Однако Юльке хотелось самой справиться, без Егора.

Она положила шест на бревна, собрала на голове рассыпавшиеся волосы, свернула их в ловкий узел, чтоб не лезли в глаза, — надумала руками дотянуться до коряги: ведь если пружинит, поддается, значит, не так уж крепко держит плот, можно, удобно ухватившись и упершись, обломать или хотя бы столкнуть в сторону. Чего бояться? Ныряла и плавала Юлька что надо — на реке выросла.

Но от нижних торцов, где стояла, донырнуть против течения до коряги было невозможно, и потому она обогнула угол плота, зашла с другой стороны — хотя дальше от берега, да зато вода сама подгонит ее под корягу.

Солнце уже взошло, будто следило за Юлькой. Ну-ну, приветствовала она его, посвети-ка под плот. Зажмурилась, пригретая солнечными лучами, тепло на веках почувствовала — до того хорошо стало на душе! Открыла глаза, взглянула туда, где лежал Егор. Ему, видно, не хуже — тоже солнце пригрело, ласкало лицо, волосы. Юлька была рада, что не разбудила его. Зачем будить? Проснется, а плот плывет. И знать не будет, что долго на коряге стояли, что она, Юлька, одна — подумать только, одна — сняла плот.

Вот только нырять не хотелось, и Юлька стояла на солнце, грелась, думала, как бы это и плот столкнуть, и в воду не нырять.

Вдруг до нее донесся знакомый и страшный рев. Негромкий, но страшный. Он был еще отдаленный, приглушенный глубоким простором берега, побуревшими к осени, пожелтевшими под солнцем холмами, но приближался, и даже стремительно — вот-вот должен был вырваться из-за холмов.

Юлька замерла, похолодевшими глазами уставилась в недвижную даль. Кроме чистой линии горизонта, там ничего не было: ни деревца, ни кустика, ни хатки. С ужасом ждала, когда на голом холме появится тот гул — уже обнаженный, близкий, доступный ее глазам, тот… мотоцикл. Он, это он, его мотоцикл так страшно гудит, летит сюда, к воде, к плоту, к ней, Юльке, к Егору. Это он — Анкуда…

Она зажмурила глаза, сильно-сильно, до боли, чтоб ничего там, на холме, не видеть, и тогда что-то глубоко внутреннее, от сердца идущее, толкнуло ее под плот, к коряге, чтобы схватиться с ней.

Не было ни секунды раздумий.

С глубоким, каким-то подводным вздохом плот поднялся и опустился — вода залопотала меж бревен.

Егор проснулся. Свет ударил в глаза. Он, зажмурясь, огляделся вокруг: Юльки нет, и плот стоит. Где Юлька?

Вскочил на ноги.

Небо вон какое высокое. Розовое и голубое. Солнце вовсю светит — глазам больно. Вокруг — ни души живой. Только кони. Красные, а гривы розовые — от солнца. Паслись по зеленой отаве.

Егор приставил ладони ко рту:

— Юлька-а!..

— А-а-а!.. — Эхо неслось из-за пожелтевших холмов, будто безнадежный человеческий плач.

Тихо.

Вдруг из-за холма до Егора донесся гул мотоцикла. Егор насторожился: кто едет? Ему чудилась какая-то связь между исчезновением Юльки и невидимым мотоциклом. От этой неожиданной мысли Егор еще больше заволновался, глаза отчаянно забегали по берегам и, цепляясь за каждую отмель, лощину, дерево, куст, шарили по воде, камышам, кидались то далеко, на гребни холмов — там было пусто, то на воду, плот — тут была зола от вчерашнего костра, головешки, черный чугун, с задеревеневшей картошкой, охапка слежавшегося сена, рюкзак, кофта… Егор подхватил кофту, а под ней — платье: цветы желтые.

— Юлька!..

Егор бросился в воду.

8

Сияло утро. Оно уже смыло с берегов и реки последние лохмотья державшихся от ночи теней, растягивало по небу розовые