Белорусские повести - Иван Петрович Шамякин

В один из тех вечеров, помнится, прибежала Просечка. Осторожно приоткрыла дверь, всунула остренький носик, быстрыми, как у птицы, глазами окинула комнату.

— Заходи, — обрадовалась Юлька.

— А ты разве одна? — вроде бы с хитринкой спросила Просечка, и Юлька подумала: неужто дозналась про тот вечер с Егором?

— Одна.

Нет, не дозналась. Иначе не смолчала бы, не выдержала бы, любопытная, обязательно спросила бы.

— Вот весны дождусь. — вдруг размечталась, присев, будто затем и прибежала, чтобы мечтой поделиться, — брошу лесосклад. Документы в институт готовлю. На экономический. Может, вместе поедем?

— Куда мне с тобой? Мой институт у ночи, при детях. А ты молодчина, что замуж не собираешься.

— Ой! — вскочила Просечка. — Я ж почему прибежала? По телевизору рыбаков будут встречать. С оркестром.

— Каких рыбаков? — залилась краской Юлька.

— Из рейса вертаются.

— Где? С какого моря?

— Да в Мурманске.

— Опять врешь?.. На той неделе к телику тянула, говорила, что у Мурманска селедку ловят, а там морячки из загранки пришли.

— Не пойдешь?

— А когда начинается?

— В семь.

— Так ведь уже семь? Ну ворона. Сидит, каркает… Пока добежим… — Юлька быстренько набросила пальто, шерстяной платок. — А может, в клуб? Все — ближе.

— Там собрание.

— Собрание в восемь.

— Ну побежали.

Людей в клубе было не густо, на сходку всегда собирались не шибко, но все, кто был, сидели у телевизора. На экране уже плескалась масляно-серая вода, и по этой тяжелой воде к пирсу размытой туманом махиной приближался траулер. По борту высыпала команда, моряки перевешивались через борт, тянулись к берегу, где уйма людей, все махали руками, шапками, а на пирсе играл духовой оркестр — сверкали трубы.

Траулер подплыл к берегу, и на бетонку, гремя цепями, спустили трап. На трапе появился моряк. Юлькины глаза забегали по трапу, по борту.

Уже первые моряки были на пирсе, их кто-то обнимал, целовал, куда-то уводил. Матери, жены, невесты.

Юлька цеплялась взглядом то за одного моряка, то за другого, за тех, которые были на пирсе, и за тех, которые стояли еще по борту, даже за тех, которых обнимали и целовали девушки. Она искала Павлюка — каждого моряка будто вырывала взглядом из объятий женщин и девушек, — но не находила, не узнавала.

По трапу моряки шли медленно, их водило из стороны в сторону, как пьяных. Видать, давненько не чуяли под ногами твердой земли.

— Может, он не на этом? — шепнула на ухо Просечка. — Этот называется «Лейтенант Шмидт». А твой?

— Откуда я знаю?

— Вон! Гляди!.. — закричал кто-то за спиной, и она вздрогнула, подумав, что увидели Павлюка. — Вон как бабы на мужиков виснут! Глянь, целуют!..

Павлюка среди моряков не было, и Юлька даже чуть-чуть обрадовалась этому — а то бы и его какая-нибудь целовала на глазах у всей Дубравенки, всей страны: знала, что бабы и там для Анкуды найдутся. Уже как-то устало, без всякого интереса, волнения, успокоенно скользили ее глаза по пирсу, по лицам, по всему морю, по небу, в котором летали, вопя, чайки.

Кто-то у входа крикнул на весь зал, чтоб Юлька вышла, — вскочила, даже повеселела.

У двери стояла мать — еще утром она пришла из Ковалевки проведать ребят.

— Тебя, дочка, человек ждет, — сообщила.

— Какой еще человек?

— От Павлюка. Вместе рыбу ловят.

— Правда, мама?! — вроде испугалась, но тут же обрадовалась. — Вот видишь!..

— Беги. Хлопцев я уложила.

Юлька летела напрямик, не разбирая дороги, словно там, в хате, ее ждал сам Павлюк, и она уже зла не помнила, все ему простила. Даже днем боялась быстро ходить на скользких каблучках, а теперь мчалась, сколько дыхания в груди хватало. И на обледеневшем крыльце не умерила бег, с ходу влетела в сени — только тут, уже схватившись за дверную ручку, перевела дух, поправила платок, ладонью смахнула с лица снег и пот. Вошла.

Он, незнакомый, сидел у стола, курил. В глаза сразу бросилась суровость красного лица, жесткость широких скул и припухлых глаз, будто человек ждал ее не с доброй вестью от мужа, — позвал на суд.

— Добрый вечер! — поздоровалась взволнованная Юлька.

Он поднялся навстречу. На спичечной коробке пальцем погасил папиросу, сжал ее руку крепко, как когда-то Павлюк.

— Я ненадолго. Павел просил передать горячий привет и подарок. Привет с поцелуем, — усмехнулся.

Юлька промолчала. Он развернул на столе газеты — в них лежали две большие жестяные банки.

— Что это?

— Селедка мурманская. Наша.

В глазах потемнело от такого подарка. Расщедрился за четыре года — на две банки селедки. Что сказать? Поблагодарила.

— А что еще? Слова какие передал?

— Просил не волноваться. Весной, может, приедет.

— Может? — уже неспокойно, с болью вырвалось у Юльки. — А почему «может»?

Опустилась на стул, говорила что-то несвязное, не столько тому человеку, сколько самой себе, в свое утешение. Он стал ее успокаивать.

— Думаешь, там легко? — почему-то уже на «ты» перешел. — Из моря вылезешь, не поспеешь обсохнуть, как опять в море, в эту дикую прорву.

— Вместе плаваете?

— Ясное дело. Плавали.

— Вы свое, значит, отплавали?

— Хватит. Пора кончать.

— А он? Почему ж ему не пора?

Гость смешался.

— Павел ждет сезона на сельдь. Подзаработать хочет.

— А вы? Вы — не хотите?

Душа человека будто приоткрылась.

— Устал. К морю мы, сухопутные, не привыкшие, земля тянет. А хлеб да рубль теперича везде одинаковые. Что там, что тут.

Умолк. Зубы стиснул, будто чем недовольный.

По всему было видно, что он одной породы с Анкудой, хоть и потянула его к себе земля своя раньше, чем Анкуду. Не лицом схож, а какой-то жестокостью нутряной, которую Юлька научилась видеть в мужиках, — жизнь хитрая научила. Гость был в кожаном пальто на белом меху, и Юлька вспомнила, как три года назад Павлюк писал — в первом и единственном своем письме, — что купил кожаное пальто на белой цигейке, потому денег подкинуть не может, просил, чтоб нашла способ перебиться. Такой способ она нашла. И не один. Помощи от него не ждала. А вот пальто на человеке, подумала, может, и Павлюково. Может, продал дружку, пропил. Спросить бы? Да разве этот скажет правду? Почувствовав смутную зависть к какой-то женщине, что мужа дождалась, Юлька поинтересовалась, есть ли у него семья, но он не ответил. Тогда она опять стала вытягивать из него по словечку об Анкуде, хотя видела — не очень разговорчив о нем гость, охотнее болтает о рыбе, о разных морских делах. И все же, вытягивая по словечку, удалось узнать, что Павлюк стоит на квартире у какой-то вдовы, что много у него дружков, что с деньгами в Мурманске весело, особенно в морском ресторане. В этой обстановке Юлька легко представляла