Белорусские повести - Иван Петрович Шамякин

Четыре года что корова языком слизнула, и за все четыре — одно письмо. По праздникам телеграммами отмахивался: «Поздравляю жив здоров Павлюк». Раза три прислал деньжат. А Вовик родился — вовсе ни слуху ни духу. Словно сыну не рад, словно он ему и не сын. Как-то сердце не выдержало, написала письмо, да слезное — молила вернуться. А что ему до ее слез? Телеграмму опять кинул, как кость собаке: «Празднуй день рыбака не забудешь Павлюка». Было стыдно почтарке в глаза глядеть. А тут еще мать глаза вперила в телеграмму, подлила масла в огонь: «Поминай как звали, доченька». Юлька держалась: «Не хороните загодя. Мало их, мужиков, разбредается по городам из Ковалевки, Дубравенки, Селища? Вон Хоня дубравенский побыл в шахтах — вернулся, мешок денег привез. Волчок с Грибом вербовались на Север — тоже дома. Метя ковалевский из Казахстана прикатил…» А мать свое долбит, будто дятел: «Хоня тихий, теля телем, мухи не обидит. Волчок да Гриб всего на год уезжали. Метя серьезный, такой десять лет будет ездить, а семью не оставит, не собьется, голову не пропьет, что заробит — все в семью тянет. А Павлюк — по воде, считай, хвостом расписался. Двух сынов на шею повесил — ищи ветра в поле». Тут Юльку слеза прошибла — сорвалась: «Детей не трожь! Перемучаюсь, зато как вырастут два сына — всех возьмут завидки. И Павлюка найду, если надо. Адрес есть, и закон советский есть», — кричала, плакала. А мать: «Хоть алименты истребуй, покамест адрес не сменил». — «Не нужны мне ваши алименты, — заливалась слезами Юлька. — У меня муж есть, Павлюк Анкуда. Слышите, мама?!» А сама уже не верила, что есть он у нее, не верила и все больше давала волю слезам.

Как-то засиделась в гостинице. Одна. За окнами мороз забирал все круче, в обнимку со снегом лютовал ветер, выли, будто голодные волки, провода, бревна в стенах стреляли — раскалывались. Никого приезжих не было, а вечер воскресный, и держало Юльку в гостинице чувство: кто-нибудь должен явиться. Хотя бы кто свой, деревенский, — командированные почти всегда наезжали в понедельник утречком, разъезжались по пятницам да субботам. Сидела, сожгла целые санки дров, вязала носки шерстяные. Кому вязала? Сама не знала. Надумала и стала вязать. Большие, мужские. На такую ногу, как у Павлюка.

Под окном остановилась машина. Хлопнула дверка, и снова заскрипели скаты по снегу — машина дальше поехала. Но уже кто-то обивал на крыльце снег с ног.

Юлька вскочила со стула, но не успела подбежать к порогу — дверь отворилась, и в комнату вместе с белым морозным паром, со снегом вместе ввалился Егор Ковалек.

— Хозяюшка здесь? — весело притопывая, спросил от порога.

— Здесь, — ответила Юлька и отступила назад от неожиданности. — А что?.. Ночевать?..

— Свататься, — засмеялся.

— Отсватались. Поздно.

— Тогда хоть заночую. Пустишь?

— Спрашиваешь, когда ввалился. Что домой не пошел?

— До свету ехать под Старую Буду. Делянку там отвели.

— Гоняет вас по морозу.

Он кинул на спинку кровати черный из доброй овчины кожух, стащил с ног и приткнул к горячей печке огромные разбитые валенки, придвинул стул к дверце, сел, подбросил в печку еще несколько поленец, протянул руки к огню.

— Закоченел! — посочувствовала Юлька.

— Не диво. Мороз вон какой! В кожух спрячешься, так он, чертяка, за нос хватает.

Ноги Егора были в белых, разлохмаченных от валенок носках, больших, как на Павлюкову ногу, и ходил он в них мягко, неслышно.

— Где ж свою пилу бросил? — спросила Юлька, вспомнив, как Егор пилил ей дрова.

— В сенях оставил.

— Пусть бы и она отогрелась. — Юлька метнулась в сени, внесла Егорову кормилицу, поглядела на нее и удивилась: мала, а тяжеленька. День потаскать…

— К концу дня полегчала.

— Бензин выгорел? В сарае вон бочка полнехонька. Нальешь.

— Моя привереда такого не пьет.

В комнате с приходом Егора запахло оттаявшим кожухом, сырыми валенками, бензином, хвоей. Таких запахов не приносили с собой городские командированные, их мог принести только человек из лесу, как Егор. Юлька была рада, что он заглянул к ней на огонек.

— В шапке, будто на вокзале.

Она сняла у него с головы шапку — волосы свалялись, словно год не видели гребня, — взяла с кровати кожух, все повесила на вешалку у двери.

— Расчесаться есть чем? — спросила.

— Найду.

Из нагрудного кармана пиджака он достал обломок расчески, стал распутывать густую, черную как смоль гриву. Юлька не сводила с него глаз, потом, помолчав, опомнилась: что ж она делает?.. Гребень, кожух, шапка… Разве такой уж близкий он ей человек?.. Ну, пусть из одной деревни — что с того? Мало ли таких — из одной деревни?.. Поскорее схватила вязанье, села на стул против Ковалька, подальше, принялась торопливо набирать петли на спицы.

Молчали. Но недолго. Егор заговорил тихо, просто, как-то по-домашнему, по-свойски, и Юлька, для самой незаметно, опустила вязанье на колени, втянулась в разговор. Егор не осуждал Павлюка. Может, в душе — другое дело, а в разговоре — ни полслова о нем. И ничего не советовал. Это Юльке было дороже всего. Ах, сколько наслушалась сожалений да советов, бранных слов по адресу Анкуды, тошно от жалости…

Юлькины окна как раз против окон гостиницы, через улочку.

Назавтра поднялась затемно, потому как затемно должен был ехать Егор в Старую Буду. Хоть бы не проспал, думала, ведь лег поздно. Однако в гостиницу идти будить не решилась. Долго стояла у серого окна — в ночной сорочке, накинув платок на плечи, — пока он не показался на крыльце. Торопился: уже на снегу кое-как нахлобучил шапку, засунул в карман полушубка рукавицы, вскинул пилу на плечо, огляделся по сторонам, словно где-то что-то забыв, и, чуть поколебавшись, будто желая снова вернуться в гостиницу, размашисто зашагал по улице, к конторе. Шел мимо ее окон — бросил на них долгий взгляд: Юлька припала лицом к стеклу, да он, видно, ее не заметил.

Никто не приезжал в гостиницу и в понедельник, и во вторник, и в среду, а она каждый вечер жарко топила печку, тайно ждала: а вдруг откроется дверь и ввалится Егор — усталый, промерзший? Но он не шел, не ехал. Все дни из-под Буды на пристань возили лес, и Юлька через шоферов дозналась, что по зимнику туда, на болото, загнали целую колонну машин, даже вагончики под жилье. Больше ни о чем не расспрашивала. Сама об остальном догадалась: на день-два вагончики так далеко не потащат — вернутся не раньше чем