Эхо черного леса - Владимир Павлович Беляев

— А вот я не пожалею! — решительно сказал Чепига. — Повидал я на своем веку немало, путаными стежками ходил и многое понял. Видел, как посылали нашу галицийскую молодежь биться с их же братьями-украинцами за императора австрийского и за немецкого кайзера в первую мировую войну. Видел, как вербовали их в дивизию СС «Галичина» сражаться за Гитлера во вторую войну. Что из этого получилось? Погибли наши хлопцы за чужие интересы, ни за понюшку табаку жизнь их пропала. Еще и по сей день их черепа в лесах под Бродами белеют. А сейчас ты хочешь их младших братьев позвать за тех американских бизнесменов биться, что миллионами за океаном ворочают! Да кто же попадется теперь на твою удочку?

— Слушай, Тымишу, хоть мы с тобой старые побратимы, но я вижу, ты мне все еще не доверяешь и закрываешь истинные думки пропагандой, что они в тюрьме тебе в мозги вбили. Так вот, не веришь на словах — имеешь в письме! — И, засунув руку себе за пазуху, в какой-то из тайников на внутреннем поясе, Василь Оксиюк достал оттуда сложенную вчетверо бумажку и, разворачивая ее, торжественно сказал: — На, читай!

— Что это такое?

— Письмо тебе от самого Ярослава Стецька. Ты ж его руку хорошо знаешь, и он тебя знает.

В это время в сенях скрипнула дверь. Оксиюк поспешно выхватил у Чепиги письмо и засунул его обратно.

Послышался голос Катерины Боечко — бывшей хозяйки пропавших геологов:

— Иди вперед, доченька, ты же не забыла еще вход до ридной хаты, а я малого сама поведу.

С двумя чемоданами в руках в хате появилась сред них лет женщина в сером плаще-пыльнике. У нее усталые, измученные дальней дорогой и волнениями глубокие зеленоватые глаза, косы заплетены вокруг головы венком, как это делают галичанки, лицо сохраняет следы недавней яркой красоты. Она увидела стоящего посреди хаты Чепигу с рукой на черной перевязи, опустила на пол чемоданы, бросилась к нему, осторожно поцеловала, боясь прижаться, потревожить руку.

— Тымишу! Ридный! Боже, какое счастье! Не думала уже видеть тебя живым…

Видимо, узнав эту женщину, Василь Оксиюк отступает от полосы света, падающей на деревянный некрашеный пол хаты от лампы, старается укрыться в тени.

Всего, решительно всего мог ожидать заморский гость на этой, очень опасной для него теперь украинской земле, но только не этой непредвиденной встречи, которая круто нарушала все его планы.

Лаская мужа, Дзюнка еще не замечала постороннего. В хату, ведомый за руку бабкой, вошел мальчик лет двенадцати, в гольфах, одетый по-европейски.

Он нерешительно озирается по сторонам и, заметив мать в объятиях отца, бросается к Чепиге с криком:

— Тату сю!

— Наконец собрались все до родной хаты, — сказал Чепига, лаская одной рукой сына и прижимаясь другим плечом к жене.

— Кто же поранил тебя, Тымишу? — кивая на руку, спросила Дзюнка. — Там, в тюрьме?

— Из тюрьмы я вышел целым, а уже тут свои поранили. Те, которых выпускал я на кривые дороги.

Тут Дзюнка заметила стоящего в полумраке светлицы Оксиюка. Перехватив ее взгляд, Чепига спохватился и сказал:

— Знакомься, Дзюнка, это мой старый приятель по гимназии…

Дзвонимира, или попросту, сокращенно Дзюнка, приглядываясь к Оксиюку, шагнула к нему, но вдруг сказала настороженно:

— А я… знаю этого пана, Тымишу!.. Как он попал сюда?

— Мамо, это тот, что топал на вас ногами, угрожал, а вы, мамо, плакали, — звонким, настороженным голосом подтвердил сын Чепиги.

— Откуда ты можешь его знать? — недоверчиво спросил Чепига.

— В Мюнхене он приходил к нам, когда ты свою статью напечатал о том, что тебя простили. Говорил, что ты давно расстрелян, а под твоим именем кто-то другой выступает. Пугал меня, приказывал ни в коем случае сюда не возвращаться, а когда я сказала: «Поеду», грозил, что их каратели со мной и с Тарасом рассчитаются… И хорошо, что ты через верных людей в Бонне письмо мне прислал. Узнала я твой почерк — и никакая сила уже не могла меня там больше задержать.

Чепига шагнул к Оксиюку и с нескрываемой ненавистью крикнул:

— Так вот, оказывается, перевертень какой?! Меня здесь к предательству склонял, а там в мертвецы зачислил?

Оксиюк отступил к окну и, засунув руку в карман, сказал резко:

— Не подходи, «профессор», так лучше будет. И вам болтать не надо, — кивнул он в сторону Дзюнки, — а то горе накличете.

— А ты не пугай меня в моей хате! — закричал Чепига.

Переходя на миролюбивый тон и приближаясь к двери, Оксиюк сказал:

— Давай не задирайся… Не забывай: у меня заграничный паспорт и никто мне здесь ничего не сделает. Обнюхались, поняли, что дорожки наши разные, и давай разойдемся по-доброму. Так лучше будет. Пока…

Он выскочил во двор и бросился к машине.

Растерянно оглянулся на жену, тещу и сына Тымиш Чепига, скрипнув зубами, проронил:

— Что же это я выпускаю такую гадину?

Он оглянулся и, заметив лежащий в углу топор, наклонился, чтобы поднять его. Дзюнка схватила мужа за руку:

— Не надо, Тымишу, не надо! То злой человек. Пусть убирается отсюда!

— Пусти, Дзюнка, хоть секирой шины ему порубаю.

Он выскочил на крыльцо и увидел, что «волга» уже плавно выезжала из ворот, оставляя позади шлейф бензинного перегара.

— Эх, гнида! — в бессильной злобе выкрикнул Чепига и пустил вдогонку топор, но промахнулся. Топор плашмя упал на мокрую от вечерней росы траву, а машина покатила по улице над рекой…

***

…Синяя «волга» стояла у моста через реку Ворону, гость из-за океана, спустившись как бы по нужде, шарил под сводами моста, безуспешно пытаясь найти заложенный там тайник, отнюдь не подозревая, что за каждым его движением следят чекисты, засевшие в кустах, а Тымиш Чепига усталой, но твердой походкой, прижимая к груди раненую руку, покидал кабинет начальника районного отдела КГБ в Яремче.

Теперь здесь командовал капитан государственной безопасности Паначевный. Майор Загоруйко, с трудом став на ноги после тяжелого ранения, давно уже вышел на пенсию и жил теперь с семьей в новых домах, у киевского аэродрома. С этого же аэродрома прилетели сегодня из Киева в Карпаты, как и встарь, для встречи знатного заморского гостя Прудько с Кравчуком.

Когда бывший «профессор» захлопнул за собой дверь, глядя ему вслед, Прудько сказал:

— Выходит, здорово он разворошил заграничное болото своими разоблачительными статьями, если такого крупного ходока по его душу прислали!

— А правы-то мы оказались! —