Эхо черного леса - Владимир Павлович Беляев

— Стрелять на месте гадов! — взволнованно заметил колхозник в кептаре.

— А ты стрелять умеешь? — спросил Паначевный.

— Отчего ж, — сказал колхозник. — Когда Ковпак к нам в Карпаты зашел, помогали ему немцев бить.

— Дорогу на Манявский скит знаете? — спросил Паначевный.

— Есть тут стежечка через горы, — сказал пожилой колхозник, — самый короткий путь к тому святому месту.

— Пошли тогда с нами, друзья! — предложил Паначевный.

…Бредут горной тропинкой бандиты во главе со Смоком.

Остановились. Смок, желая подбодрить своих сообщников, сказал:

— Веселее, хлопцы! Если станичный не подведет и доставит сюда все, что заказал ему Хмара для праздника оружия, то будут не только сало и сигареты, но и самогон…

— Самогон… — усомнился Джура. — Где он его возьмет?

— Должен быть! — сказал Смок. — Если не будет, я первый ему шею скручу.

— Конечно, будет! — согласился бандит Коцюбей. — Я сам слышал, как, отправляя связного за продуктами, Хмара строго наказывал ему: «А будешь возвращаться, то заскочи по дороге к станичному и предупреди его, чтобы он обязательно к празднику оружия продукты в Маняву доставил и самогона два бочонка».

— Ну, тогда выпьем! — сказал Джура и, перевесив автомат на другое плечо, зашагал быстрее.

В прекрасном уголке Богородчанской верховины, около проселочного шляха, ведущего из Солотвина в Богородчаны, на горе Вознесенка, что возвышается над речушкой Манявкой, и поныне сохранились руины Манявского скита. Основанный в начале XVII века афонским схимником Иовом, скит просуществовал свыше двухсот лет, но потом был разрушен.

В послевоенное время подземные ходы Манявского скита, которыми некогда спускались монахи к поточку Скитець, остатки подземных келий и подвалов были использованы националистами для своих складов, бункеров и попросту для встреч.

…Медленно, озираясь по сторонам, пробирались в одно из таких подземелий бандиты Смока, не подозревая, что за колоннами и простенками уже притаились солдаты Паначевного.

Бандиты задержались около кучи строительного мусора.

— Здесь, — показал Смок и, вытащив лопату, протянул ее Джуре.

Тот взялся за работу. Под мусором обнаружилась заплесневшая крышка люка.

— Открывай-ка, не бойся! — крикнул Смок.

Джура поднял крышку люка и, пустив туда, в темноту, лучик фонарика, сказал:

— Что-то есть, и бочку ясно вижу.

Он приседает, чтобы спрыгнуть вниз, но в это время на бандитов, заглядывающих в подвал, набрасываются солдаты. Они валят бандитов, начинают вязать их, но отпрыгнувший в сторону Смок открывает огонь из автомата. Он убивает наповал одного солдата, ранит в руку Паначевного и потайным ходом прорывается в сторону Скитеця. За ним бросился один из колхозников, но, спрыгнув в ручеек, Смок оттуда, снизу, дал очередь. Пуля сбила шляпу с колхозника. Он отпрыгнул в сторону…

Поодаль от руин Манявского скита под валом, на котором успели уже вырасти одинокие печальные пихты, лежали связанные бандиты — Коцюбей, Джура, Орест. В стороне было свалено их оружие. Закрытый березовыми ветками, лежал на полянке убитый солдат. Его товарищи охраняли бандитов. А еще дальше, под тенью старой липы, морщась от боли, прижимая к груди забинтованную руку, лейтенант Паначевный диктовал радисту:

— Пиши. Операция закончена. Бандиты Хмары, посланные в Манявский скит, за исключением Смока, захвачены живьем. Смок, отстреливаясь, ушел в сторону Богородчан. Наши потери: убит рядовой Кинаш, я легко ранен. Жду ваших распоряжений. Все. — И Паначевный, кусая от боли губы, лег на траву…

Дежурный принес эту шифровку полковнику Прудько. У полковника сидел Загоруйко.

— Весточка от Паначевного! — говорит дежурный. Прудько пробежал глазами шифровку и вздохнул. — Скорее санитарный вертолет туда… Бедный Кинаш! И года не прослужил… Ну теперь этот Смок нам беды может наделать.

НЕ СПИТСЯ КРАВЧУКУ

В ночь накануне операции, которая должна была решить судьбу банды Хмары, Кравчук долго не мог заснуть. Прислушиваясь к храпу спящих «боевиков», он снова и снова проверял каждый свой шаг, каждое слово, сказанное Хмаре. Не попытается ли он выскользнуть из подготовленной ему западни? Не все, что думал и делал скрытный, очень осторожный бандитский вожак, с детства воспитанный украинскими иезуитами-униатами, было понятно Кравчуку. Почему он не приютил его, «заграничного курьера», в своем командирском бункере? О чем шепчутся они там часами под землей с Реброрубом и Смоком, не приглашая туда Кравчука?

Совсем иначе складывалась его, Кравчука, жизнь — простого рабочего-подростка, воспитанного Советской властью. И в школе фабрично-заводского ученичества, и потом на Первомайском машиностроительном заводе в Бердянске он условиями всей своей жизни и работы приучен был не хитрить, а говорить то, что думал, никогда не притворялся, никого не обманывал, никому не льстил; ему противны были двурушники, люди, живущие двойной жизнью. Потом, когда его направили служить в пограничных войсках, он оставался таким же прямым, честным и откровенным парнем. Его бросали с одной границы на другую, пока, наконец, не провел он три года на западной границе в селении Исаковцы, на стыке тогдашней польской и румынской границ. Ему приходилось присутствовать на первых допросах задержанных нарушителей границы, и вот тогда-то, еще до войны, он стал изучать зарубежные центры украинских националистов, повадки их агентуры, их демагогические, шумные лозунги» бессмысленные по своей сути, ибо что могли противопоставить эти жалкие отщепенцы воле всего народа?

«Политика — это борьба миллионов», — прочел Кравчук где-то. Эта фраза запала ему в душу, и, сталкивая ее с лживой пропагандой украинских националистов, которая нет-нет да и просачивалась из-за рубежа, он прекрасно понимал, что правда всегда была и будет на стороне миллионов, на стороне народа-труженика Советской Украины.

Однажды у задержанного в Исаковцах связного ОУН, которого зарубежные хозяева послали на Украину, пограничники обнаружили отпечатанную на тонкой папиросной бумаге «Азбуку нации». Всю ночь при свете керосиновой лампы читал ее Кравчук, пытаясь найти какую-нибудь логику в этой программе действий врага. Больше всего его поразила фраза: «Украинский национализм не считается ни с какими общечеловеческими принципами солидарности, справедливости, милосердия, гуманности… Каждый путь, который ведет к самой святейшей цели, есть наш путь, невзирая на то, будет ли это другим казаться геройством или подлостью». И почудился за этой страшной по своему цинизму формулировкой давний девиз иезуитов: «Цель оправдывает средства». И стало ясно, что жестокий, не считающийся ни с чем враг будет применять в борьбе с нами любые методы, лишь бы заслужить одобрение тех, кто стоял за его спиной, кто рассчитывал поссорить народы Советского Союза, для того чтобы потом закабалить их поодиночке.

Работа на границе ему нравилась. С гордостью носил он все эти годы свою зеленую фуражку. Он встречал врагов лицом к лицу, видел их оружие, яды, которые несли они,