Под стук копыт - Владимир Романович Козин

В поезде ехали белуджи в белой просторной одежде, с черными волосами; на станции Иолотань встретился огромный, оборванный, гнусавый терьякеш с лошадиным лицом. На станции продавали фисташки, в купе сел невысокий мужчина с рыжим бухарским котом. Хозяин кота ехал из Термеза, с афганской границы, где он прожил в ссылке до революции пятнадцать лет и за это время убил семь тигров. На площадке вагона стояла молодая пара, он — с четырьмя квадратиками в петлицах, загорелый, зеленая фуражка набекрень, шашка в серебряном наборе, она — высокая и красивая, в длинном сером шелковом платье, с накрашенными губами, в лакированных туфлях. Пара спрыгнула с большими чемоданами на песок полустанка, на котором поезд стоял одну минуту.

— После отпуска, наверное, — сказал Кулагин, улыбаясь, — жену везет на пост.

К вечеру, когда длинные тени вагонов полетели по буграм, даль песков сделалась глубокой, и в окна ворвалась прохлада, в вагоне начались разговоры. Народ ехал бывалый, бойкий, и о чем не говорили, кого только не вспоминали! Рассказывали события из своей жизни, жизни друзей, республики, страны, мира.

Поезд шел в прохладе, пустыня темнела, закат застыл светлою чертой.

Ночью в вагоне свечей не зажигали, колеса постукивали в темноте, пустыня чувствовалась за окном теплой прохладой.

Поезд пришел на пограничную станцию к утру; холмы светлели, городок еще спал, кое-где светились одинокие, забытые огни.

Шофер жил при конторе совхоза, у здания бывшей гарнизонной тюрьмы; он вышел в одном белье, сонный, но вежливый.

— Прости, Вася, — сказал Кулагин, — только что приехал с женой, отвези домой, в поселок.

— Одну минутку, Андрей Петрович, штаны надену!

Дни в глинобитном доме украинской стройки под тополями — круглые, ровные. Горячий воздух, мелкая речка, полдень за толстыми, прохладными стенами и чувство простора.

Вокруг городка, привязанного к стране железнодорожной веткой, лежала пустыня. В пустыне дул "афганец", и верблюды задыхались: это был ветер солнца. В пустыне росла трава, яркая издали, и были колодцы с соленой водой; здесь могли жить овцы и люди.

Кулагин ездил в долины, в пески, к стадам, возвращался на машине или верхом, ругался, хохотал, мечтал, называл свой совхоз счастливой дерзостью человечества, если хорошо шли его дела.

Тина загорела ровным загаром пустыни, стала задорной. Ей правились огород, рассеченный тенями тополей, блестящая речка за тополями. Никогда не жила она так беззаботно и просторно, все начинало ей казаться веселым и смешным. Она готовила обед себе и мужу, встречала его, когда он возвращался из совхоза, покрытый пылью, по вечерам читала книги и рано ложилась спать. Отдых был полным.

Кулагин отправлялся с экспедицией в пески. На рассвете, готовясь уезжать, он постучал в окно. Тина выбежала на улицу. Караван уходил вдоль улицы, всадники толпились у колодца.

— Тиночка, — закричал Кулагин, — дай на прощанье молочка!

Серый копь под пим перебирал ногами. Тина вынесла два кувшина, члены экспедиции заулыбались.

Женщину окружили конские морды. Никто не хотел сходить с коня. Поселок расцветал, улица была прозрачна и пуста, долгий звон каравана уходил в пустыню. Члены экспедиции принимали из рук женщины молоко, пили, вежливо козыряли и пускались догонять караван.

Кулагин, склонившись с седла, поцеловал жену. Она поставила кувшины на мостик и обняла мужа. Серый конь круто повернул, блеснув гладким телом.

— Не скучай! — крикнул Кулагин и пустил коня.

Длинный топот прошел по улице, за топотом потянулась, пыль, всадник скрылся под низким солнцем. Солнце входило в улицу.

Женщина вздохнула и подняла свои кувшины.

Вокруг Рабата были холмогорья, за холмами — Афганистан. Все на этой пустынной земле было для Тины новостью: ничем не украшенные природа и люди, рассказы о пустыне и воде, опасное солнце, термиты, звон караванов ночью и шелест тополей на краю пустыни.

Дом у колодца, где жили Кулагины, выходил окнами на большую улицу, двор был чист и просторен. Тине нравился этот русский двор с птицей, собакой на цепи и двумя поросятами. Она гладила поросят, поросята, опрокинувшись на спину и закрыв глаза, сладко стонали.

К приоткрытым воротам подъехала легковая машина. Из-за руля вылез директор совхоза, лицо у директора было крупное, губы толстые.

— Здравствуйте, — сказал он Тине, крепко пожал ее пальцы и внимательно посмотрел в глаза. — Давайте всю руку, как следует!

— Грязная, поросята.

— Ничего. Ну, вы — тоненькая! Как дудочка. У нас таких мало. Рассказывайте, как устроились.

— Спасибо, мне здесь правится, вот только термиты!

— Милая, не обращайте внимания, в каждом месте есть своя дрянь.

— Они белые.

— Зато вы загорели! Но днем на солнце не лежать, понятно? Солнышко у нас дикое.

— Чаю не хотите?

— Нет, вот холодного молочка бы!

В долинах строили овчарни, коровники, конный двор, контору, дом для специалистов. Над долинами стояла пыль, дорога была разбита в прах. Каждый день директор ездил на машине из Рабата в долины через поселок и останавливался на минуту у дома под тополями выпить холодного молока.

Кулагин уехал с экспедицией в пески, Типа осталась одна, ждать, вспоминать, волноваться.

У директора без старшего зоотехника прибавилось забот и огорчений, он начал забывать о молоке. Но как-то, возвращаясь из долин, он остановил машину у колодца в поселке.

В этот день большая долина его порадовала; колодезные мастера расчистили Мясной родник, и по долине обильно пошла пресная вода.

В комнате у Типы был послеполуденный полумрак. Директор опустился на стул и с удовольствием вытянул ноги, лицо его горело от солнца и пыли. Тина принесла из подвала молоко, она была обрадована и смущена, движения ее стали быстрыми.

Директор выпил залпом стакан, встал, поцеловал руку женщины, потом — изгиб локтя. Тина застыла. Руки у директора были большие, сильные.

— Ну, ну! — сказала Типа.

Директор разжал руки и сел на стул.

— Больше не дам молока, не приезжайте, — ласково сказала женщина и убрала кувшин.

— Простите. Честное слово, никогда не буду. Дайте еще стаканчик!

— Запомните, милый!

— Не дразнитесь!

Директор выпил кувшин молока, рассказал Тине о Мясном роднике, перелистал свежие зоотехнические журналы на столе Кулагина и, прощаясь, сказал:

— Дорогая, вы на меня не сердитесь, хорошо? Это у меня случайно.

— А я надеялась…

— Насмешница!

— Думаете, вы мне очень нужны?

— Змея! Типа Алексеевна, времечко как реченька, успевай поворачиваться! Жизнь короткая, а жить страшно хочется. И любить.

— Ну и любите. Не очень вы, кажется, на это способны.

— Некогда. Слушайте, почему вы ничего не делаете?

— Я поправляюсь.

— Довольно поправляться, расцвела так, что смотреть нельзя!

— Язык у вас у всех!

— Язык живой, народ