Четверть века назад. Книга 1 - Болеслав Михайлович Маркевич

Он слегка потянулся, зевнул; его белые зубы как-то весело при этом блеснули на солнце из-под приподнятых усов:

– Надо еще у себя кое-чем заняться!..

И, небрежно приподняв фуражку, он с места легкою и мерною походкой зашагал по аллее, скрипя по песку лакированными сапогами.

Свищов только рот разинул.

XLIV

Под нетерпеливою, горячею рукой Гундурова дверь к его тетке широко растворилась.

Надежды Федоровны в комнате не было. На диване пред большим круглым столом сидела Софья Ивановна в чепце, с невеселым лицом. Против нее, спиною к двери, опираясь рукой о край стола, стояла Лина, собиравшаяся, по-видимому, уходить.

Она обернулась на шум, увидела входящего и побледнела, как лист почтовой бумаги.

Он еще не выговорил слова, а она знала, зачем он вошел, чего он хочет, что значило это еще невиданное ею на лице его выражение.

И Софья Ивановна поняла тоже.

– Что тебе нужно, Сережа? – спросила она, вся выпрямляясь и хмуря брови, в надежде скрыть свое смущение.

Он как бы не слышал.

– Елена Михайловна, – проговорил он, едва дыша (он бегом, не останавливаясь, вбежал в третий этаж), между тем как она бессознательно ухватилась за резную ручку стоявшего подле нее старомодного готического кресла и опускалась в него, трепетная и безмолвная, – Елена Михайловна, – повторил он, – то, что я решаюсь вам сказать… спросить вас… Я нарочно при тетушке… Она знает… В этом недоумении можно… можно с ума сойти!

Он остановился передохнуть. Софья Ивановна подвинулась к столу, судорожно прижимаясь грудью к его краю и глядя на племянника широко раскрытыми глазами в глаза.

– Тетушка все знает, – повторил он, – а я не могу… Эта пытка выше сил моих. Я…

– Чего же ты хочешь, Сережа? – лихорадочно волнуясь, не дала ему досказать Софья Ивановна.

Лина повернула к ней голову, как бы приглашая ее не прерывать его. Эта минута – она была неизбежна. Рано или поздно, она знала, ей надо было пережить ее муку.

– До вчерашнего дня, – начал снова Сергей, делая непомерные усилия, чтобы совладать со своим то и дело обрывавшимся от волнения голосом, – между нами не было сказано ни одного слова, Елена Михайловна. Но вы, вы не могли не знать… С первой встречи, с первого, кажется, услышанного мною звука вашего голоса я… я был унесен… Я понял, что вы – и уже никто никогда более в жизни… Я не говорил… не смел, я не знаю, что сильнее говорит во мне: обожание или благоговение мое к вам! – вырвалось у него с неудержимою силой.

– К чему же это, Сережа! – с мучительною тоской в голосе попыталась прервать его опять Софья Ивановна, между тем как Лина, недвижная в кресле своем, неотступно и жадно глядела на него.

– Оставьте… – чуть слышно промолвила она.

– Но то, что вы сказали мне вчера, княжна, когда приехал… этот… петербургский… дает мне право… Я понял, ваши родные выбрали, вызвали сюда этого человека… Но вы? ради Бога! говорите, вы сами?..

– Я не пойду за него, – твердо произнесла Лина, не отводя от Гундурова своих глубоких, васильковых глаз.

– Не пойдете! – вскрикнула Софья Ивановна и тут же испуганно воззрилась на племянника.

Он зашатался, как бы ошеломленный блеском молнии, мгновенным блеском провиденного сквозь тьму бесконечного, лучезарного счастия.

Софья Ивановна вскочила с места. Лина откинулась в спинку своего высокого кресла и закрыла лицо обеими руками.

Он совладал с собою и бесшумно опустился на стул против нее, высоко дыша и с судорожным помаргиванием век, от которого все пред ним двоилось и как бы застилалось туманом; но голос его зазвучал ровнее, мысли цеплялись последовательнее одна за другую.

– Мы знакомы три недели, княжна, а для меня будто прошли года с тех пор, будто ни одного дня в жизни не было у меня без вас… В наших разговорах с вами, или если случалось мне при вас рассуждать с другими, я чувствовал у вас неизменный отклик на мои слова, на мои верования… Все в вас говорило мне о сочувствии, о доверии… А доверие, а любовь, Елена Михайловна, не это ли называется счастием на этой земле?

– Да перестанешь ли ты! – сама едва сдерживая слезы, топнула на него тетка. – Погляди на нее!

Бледные руки Лины недвижимо теперь лежали на ее коленях; она глядела на Гундурова с выражением безмерной печали.

«Счастие…» Он смел говорить о счастии!.. Вся тщета его увлечения говорила ему теперь в этих помертвелых руках, в этой безотрадности взгляда. Разговор его с князем Ларионом припомнился ему разом от слова до слова.

Он кинулся к ней.

– Елена Михайловна, ради Бога, неужели надежды нет?

– Попробуйте! – проговорила она, все глядя и как бы не имея уже силы не глядеть на него.

– Ваша матушка?..

Она тоскливо опустила голову вниз.

– Послушайте, милые мои, – вмешалась Софья Ивановна, – дело у вас зашло так далеко… Господи, могла ли я этого ожидать… так внезапно! Зашло так далеко… Пора об этом поговорить толком… Ах, ты моя дорогая, бедная, – не совладав с собою, кинулась вдруг Софья Ивановна на шею Лины и залилась слезами.

– Ну довольно, довольно! – она также быстро откинулась от княжны, опустилась на свой диван, торопливо нюхнула из своей золотой табакерки и с полными еще слез глазами заговорила опять. – Такие сцены никуда не годны; и очень нужно было тебе! – погрозила она пальцем Сергею. – А я вот что, моя дорогая, сделаю, – обратилась она опять к княжне, – я завтра же поговорю с вашею матушкой. У нее могут быть, конечно, свои виды… Но скажем и так: Гундуровы ведь не с улицы, не первые встречные. Сережа родом Шастуновым не уступит. А богатства вашего, милая, ему не нужно, да и вам также, сколько я могла заметить. Вам на бедных разве деньги нужны, – так? Так у нас с ним всегда на это найдется… А я всегда даже боялась большого богатства для Сережи: совестно как-то, да и человек будто при нем глупый становится, – уже смеялась Софья Ивановна. – Так я все это так завтра вашей maman и скажу!.. Ну, а если она слишком заартачится, я за князя Лариона примусь; что бы он там ни думал, а все же он поймет скорее, я так полагаю… Вы как думаете, милая?

– Дядя? – сказала Лина, и слабый румянец зарделся на ее бледных щеках. – Он… да… он даже сегодня…

– Он вас так любит!

– Да… любит, – повторила она с