Астра - Сидар Бауэрс

было ни водительских прав, ни страховки на мотоцикл, но он насмотрелся видео по Ютьюбу и считал, что может справиться с любой дорожной премудростью. Сначала он проехал по соседним улицам – один квартал, второй, третий. Потом двинулся дальше – в Южный Ванкувер, в Ричмонд, даже в центр города. Без шлема, все более опасно лавируя между машинами, подрезая автобусы, выезжая на встречную полосу, поворачивая в запрещенном направлении на улицы с односторонним движением. От холодного ветра немели голые руки, пиво и таблетки разгоняли кровь в жилах, помогая держаться в седле и двигаться дальше.

Хоть раз в жизни ему хотелось стать лихим наездником, хоть раз стать храбрецом, стать другим, не таким, каким он был раньше, или за кого его все принимали, или каким он видел себя сам. Он хотел, чтобы что-то с ним стряслось. И это случилось – помог минивэн, водитель которого был пьян еще сильнее, чем Хьюго.

Очнулся он на больничной койке. В глаза бил яркий свет. Поскольку при нем не было никаких документов, его зарегистрировали как неизвестного, и он предпочел оставаться таким весь день, потому что так его вроде как бы и не существовало.

Сломанные ребра, вывихнутое плечо, тяжелое сотрясение мозга, капельница. Но самую сильную боль он испытывал из-за содранной от лба до ступней кожи – многочисленных саднящих ран, полученных при падении. Только где-то через неделю он смог, не рыдая от боли, поднимать руку, на которой кожа была меньше содрана. Его новый свитер с капюшоном оказался никчемной защитой. Но он все равно хранил его – рваный и окровавленный – в пластиковом пакете, висевшем в ногах кровати.

За время, проведенное в больнице, Хьюго изменился. Несмотря на его состояние, все врачи с сестрами относились к нему как к полноценному взрослому человеку, позволяли самому без ограничений говорить о своих психических и физических ощущениях.

– Ты ведь у нас не самый сообразительный мальчик, да? – каждый день спрашивала самая любимая его сестричка, зачесывая ему волосы наверх со лба, чтобы они не мешали ей делать перевязку.

– Нет, не самый.

– Но ты остался жив. Тебе была дана вторая попытка. Когда выйдешь отсюда, налегай на продукты с омегой – яйца, рыбу. Они хороши для мозгов.

– Я вегетарианец.

– А еще, – добавила она, – не забывай, что жизнь – это благословение.

– Благословение, – повторил он.

Еще ему помогло то, что никто не воспринял его проблемы слишком серьезно. Он был молод, немного беспокоен, но, вероятнее всего, кончится все хорошо. Ясно как день, всем им доводилось сталкиваться и с более крутыми передрягами, что действовало отрезвляюще, гораздо лучше, чем когда Астра хлопотала над ним раньше, когда ей еще было до него дело.

Через пару дней после аварии Хьюго в конце концов позвонил ей и сказал, что не хочет никого видеть. Что ему нужно побыть одному и обмозговать, что к чему. Конечно, на самом деле он хотел, чтобы она распознала истинный смысл его слов. Ему хотелось, чтобы она села в машину и тут же к нему примчалась. Прижала его, как бывало, к себе. Но ничего такого она делать не стала. Спросив один раз, правда ли, что с ним действительно все в порядке, она сразу положила трубку. Это подтвердило его опасения. Теперь он был предоставлен сам себе. Он пренебрег ее любовью, измотал ее до предела, и она была настолько опустошена, что больше не пыталась сопротивляться.

К тому времени ему стало очень недоставать Миранды. Он жутко по ней скучал. Поэтому позвонил ей и сказал, что готов, что любит ее и надеется, что она захочет быть с ним вместе.

– Только если ты готов мне это пообещать. И если ты больше никогда не сядешь на мотоцикл.

– Я тебе обещаю, – ответил он без тени сомнений.

Хьюго сидел рядом с дочкой на заднем сиденье машины, которую вела Миранда. Они уже достаточно путешествовали с рождения Элоизы: в «Костко» – огромный супермаркет, за едой; в больницу, где работала Миранда, на празднование с подарками по случаю рождения ребенка; на прошлой неделе – в Лэнгли смотреть квартиру. А когда в город приезжал Дом со своей семьей, объехали все местные туристические достопримечательности: висячий мост, заповедник в Ричмонде, морскую дамбу и пляжи. Они заехали даже на выставки в Мире науки, хотя его полуторагодовалые братья-близнецы были еще слишком малы, чтобы по достоинству оценить эту поездку.

Беспокойство Хьюго весь день постепенно нарастало, но это было состояние с относительно низким уровнем паники: поверхностное дыхание, потеря чувствительности губ, скачущие мысли. Теперь он уже знал, как с этим справляться. Он мог определить эти ощущения, выявить их причину, а потом избавиться от них. Но в сложившихся обстоятельствах в тот вечер он решил прибегнуть к дополнительной помощи. Покопавшись в карманах, нашел ксанакс, свое средство от тревоги, которое брал на случай чрезвычайной ситуации. Он медленно наклонил голову, чтобы не заметила Миранда в зеркале заднего обзора, сунул таблетку в рот и, перед тем как ее проглотить, почувствовал успокоительный горьковатый привкус мела. Откинулся назад, закрыл глаза и стал ждать приближения расслабляющей волны.

В ожидании этого вечера он пытался представить себе ход рассуждений матери по прошествии всего этого времени. Ему хотелось понять ее в целом, а не отдельные составляющие отношения к нему, но мысли о матери вертелись в голове, как разноцветные стеклышки калейдоскопа. Какая она на самом деле? Такая, как в его первых сбивчивых воспоминаниях, – всегда суетливая, постоянно куда-то спешившая, крутившаяся как белка в колесе? Короткие волосы торчком торчат во все стороны, джинсы порваны, кроссовки стоптаны. В карманах бренчат ключи с монетками, она выскакивает из дома Дорис на выложенную булыжником дорожку и несется к автобусу. А когда она исчезает из виду, на него накатывает горе горькое, он смущен и напуган, будто связующие их узы растянулись до предела и вот-вот разорвутся.

«Где же она?» – хотел он спросить, боль давила на грудь, пухлые ручонки прижимались к окну, твердая, мозолистая рука Дорис лежала у него на плече. Потом взрыв энергии, когда на исходе дня Астра врывалась в дверь с сумками, полными еды, и часто следом за ней к ним заходили гости. Но все валилось на пол, когда даже в пять, шесть, семь лет она его вскидывала в воздух сильными руками и сажала к себе на колени, щеки его были мокрыми от слякоти ее слез. «Ох, как же, черт возьми, я по тебе соскучилась. Ох, какой же ты стал чертовски тяжелый!» Она имела обыкновение сквернословить от радости,