Астра - Сидар Бауэрс

к ней относиться. Но разве кто-нибудь знает, как надо относиться к собственной матери? Разве кто-то знает, как правильно это делать? И как ты извинишься за то, что молод? За то, что зол? Как скажешь: «Не знаю, почему я тебя осуждаю». Или: «Прости, что предал тебя». Как спросишь: «Скажи мне, в чем твоя вина, а в чем – моя?» Как скажешь матери: «Я женился. У меня есть ребенок. Теперь я уже не твой малыш».

Был еще один вопрос, который теперь не давал ему покоя. Откуда ему было знать, что, вернувшись домой, он не превратится в того мальчика, которым был когда-то? Как ему было остаться тем взрослым человеком, над превращением в которого он так много работал?

Когда они припарковались у въезда в гараж Дорис, он взглянул на верхний этаж дома и увидел, как мать отходит от окна. Он отстегнул Элоизу от ее креслица, взял из машины и пошел за женой по скрипучим ступеням мимо потрескавшихся витражных окон, мимо запылившейся люстры. Вот и она: ждет, стоя в дверях, нервно улыбается, широко раскинув в стороны руки. И когда она обняла Миранду, он сразу понял, что с его матерью все в порядке.

Даже все отлично.

На губах ярко-оранжевая помада, волосы подстрижены и уложены так, что прикрывают часть лица. И одета она по-иному: на ней широкое льняное платье с набивным рисунком в виде крупных черных пальмовых листьев. Раньше он не видел ее ни в чем, кроме джинсов. И косметикой она, насколько он помнил, никогда раньше не пользовалась. Никогда раньше он не отдавал себе отчет в том, что волосы у нее совсем черные. Может быть, она их красит? Нет, он заметил у нее несколько седых прядей на висках.

Квартира изменилась почти до неузнаваемости. Все там теперь было новое и на удивление опрятное. Миранда как медсестра была помешана на чистоте, перед каждой трапезой говорила Хьюго, чтобы помыл руки, а мать его никогда не была чистюлей. Когда он был ребенком, она редко раскладывала по местам его стираные вещи, оставляя их в бельевой корзине, а грязные кастрюли по нескольку дней отмокали в жирной воде. А теперь даже обувь ее была по ранжиру расставлена на полке, аккуратно висели на вешалке кофточки и куртки, на лежавшей на полу ковровой дорожке были видны следы чистки пылесосом. При этом каким-то шестым чувством он ощущал, что дом не был специально убран к их приходу – теперь так здесь было всегда. На кофейном столике стояла бутылка вина, были разложены подарки в праздничных обертках, а рядом – детское креслице из машины, в котором сидела дочка. Его мать держала в руке малюсенькую ножку, обутую в пинетку. Улыбка, игравшая на ее лице, была одновременно знакомой и странной.

Она немного подвинулась и внимательно взглянула на Миранду, отстегивавшую пряжки. Потом женщины сели рядом на кушетку, а Хьюго угнездился в старом кресле Дорис. По какой-то причине его жена еще не доверяла ребенка заботам Астры, несмотря на то что его мать более чем выразительно смотрела на Элоизу.

Они обсуждали поездку и магазин комиксов, он без особого энтузиазма сказал, что теперь работы снова стало больше, поскольку новое поколение опять увлекается комиксами. Миранда рассказала о празднике с подарками, который ей устроили в больнице, и, пока они говорили, Хьюго все больше смущало собственное поведение: он позволял незнакомым людям брать на руки его ребенка до того, как предоставить такую возможность матери.

Астра налила три бокала вина.

– Хьюго, тебе придется выпить мое, – мягко сказала Миранда. – Кормлю грудью, – пояснила она Астре. – И машину надо вести.

– Верно, – ответила та, подняв взгляд вверх, как бы сетуя на собственную бестолковость. – Мне бы надо было сначала тебя спросить.

Хьюго знал, что после таблетки ксанакса ему тоже не стоит пить, но он чувствовал, что беспокойство одолевает его сильнее, чем он думал, потому что был здесь, был дома. Видел ее.

Он поднял бокал.

– Спасибо, Астра, – произнес он, потом слегка изменился в лице. – Спасибо, мама, – поправился Хьюго, хоть и очень тихо.

Пока женщины негромко ворковали, обсуждая ребенка, он придирчиво оглядывал комнату. Здесь все изменилось, кроме кресла, в котором он сидел, и фотографии, которая всегда висела над кушеткой: Дорис с его дедом стоят вместе и виднеются обутые в мокасины ножки его матери. Теперь рядом висел еще один снимок в рамочке, скорее всего, тоже сделанный на полях Небесной Фермы, видимо, тем же фотографом и тем же самым фотоаппаратом. Только на этом фото была одна его мать. На вид ей можно было дать годика два. Голенькая, пухленькая, волосы небрежно острижены совсем коротко. Острижены совсем недавно – оголенная кожа головы белая, беззащитная, ярко блестит, в отличие от по-летнему загоревших рук, ног и кругленького животика. Левая часть лица и лоб над глазом забинтованы, плотная повязка, наложенная под подбородком, закрывает часть рта. От глаз до ключицы кожа покрыта ссадинами, кровоподтеками, на груди сыпь, будто по ней мурашки бегают. Кажется, что она одинокая и неприкаянная, но он знает, что это не так, – там кто-то рядом с ней, кто-то ее снимает вместо того, чтобы взять на руки. При взгляде на эту фотографию ему сразу стало не по себе.

Он повернулся к матери и взглянул на ее ярко-оранжевые губы. Ведь у нее там шрамы, дошло до него. Конечно, шрамы. Они у нее там были всегда. Почему он раньше никогда не обращал на это внимания? Что с ней произошло? И почему она здесь повесила этот снимок? Зачем ей вспоминать об этом каждый раз, когда она заходит в комнату?

– Ничего, если я перепеленаю Элоизу здесь на кушетке? – спросила Миранда Астру.

– Конечно, – ответила та и обратилась к нему: – Хьюго, пока она этим занимается, почему бы нам не пройти на кухню? Ты бы посмотрел, как я там все переделала.

Пол был выложен новой плиткой оливково-зеленого цвета, стены стали белоснежными, а раньше были горчично-желтыми с грязными жирными пятнами. Облупившиеся ящики Дорис исчезли, их место на стенах заняли новые тиковые посудные шкафы и полки.

– Тебе нравится? – спросила Астра.

– Очень симпатично. И кухня вроде как стала просторнее.

Мать достала из холодильника еще одну бутылку красного вина и предложила:

– Давай еще понемногу?.. Я не знаю, как теперь у тебя с этим делом, – добавила она.

– Все нормально. С удовольствием.

Она моргнула, открыла бутылку и налила вина в две черные кружки. Раньше он этих кружек не видел; как оказалось, всю глиняную посуду она сделала