Четверть века назад. Книга 1 - Болеслав Михайлович Маркевич

– Я-с, – громко вымолвил он наконец, – я, конечно, ничего от вас требовать не могу-с… и только вот по их просьбе… – Он разумел Надежду Федоровну, которая как бы от этих слов истерически зарыдала опять.

– Я не понимаю, что с вами! – попробовал успокоить ее Ашанин. – Здесь никого нет, вы можете сами в этом удостовериться…

Он искал выиграть время: в беседке был другой выход; он надеялся, что Ольга успеет… успела уже им воспользоваться…

– Э, пустяки! Я здесь! – к ужасу своему, услышал он вдруг за собою громкий смех ее. – На что я вам, Надежда Федоровна?

– Бесстыдница! – могла только выговорить ревнивая дева.

– Что-о? – вскрикнула бойкая особа, показываясь в дверях беседки, освещенная брезжущим светом только что занимавшейся зари. – Потому что я вышла погулять в сад… и встретилась с Владимиром Петровичем!.. А вы кто? Какое вам дело до него, с кем он и где?.. Кто тут сейчас кричал и скандалил?.. Кто бесстыдница?.. Подите, похвалитесь-ка завтра там, у княгини, вашим сегодняшним поведением!

– Ах! – застонала несчастная дева и, как предвидел это храбрый капитан Ранцов, «шарахнулась» без чувств на траву.

– Господи, – первою мыслью пронеслось в голове Ашанина, – а завтра у нас «Гамлет» идет!..

– Подымите ее! – с невыразимым презрением кивнула ему на бедную деву Ольга Елпидифоровна. – Капитан, извольте меня домой провести!..

– Эка генеральша! – невольным взрывом восхищения ее «молодечеству» отозвалось на душе капитана среди ревнивого мучения, которое бушевало в то же самое время в этой воинственной душе.

Он послушно подошел к ней, она взяла его под руку:

– Пойдемте! – и быстро зашагала вперед.

Слова упрека, сострадания и все также – еще более, может быть, – горячего к ней чувства просились одно за другим на честные уста Ранцова. Но каждое из них казалось ему то недостаточно веским, то слишком оскорбительным для нее. И он шел безмолвно рядом с нею и чувствовал, и говорил себе это с какою-то злобой, что из их переплетенных рук не ее, а его рука дрожала теперь, как в лихорадке…

– Конечно, Ольга Елпидифоровна, – начал он, наконец, в истоме волновавших его ощущений, – на все то есть единственно ваша воля, и я не смею с моими замечаниями… только очень это, если дозволите мне сказать, очень мне сожалительно и обидно… и я бы, кажется, этого господина Ашанина в порошок смолол!..

– Что вам «сожалительно», – передразнила его, приостанавливаясь, Ольга, – и за что бы вы его стали в порошок молоть?

– Помилуйте-с, – смущенно отвечал он, – как я вас так уважал… и как вы есть… барышня, и вдруг меня зовут в свидетели… и вы с ним ночью одни… в беседке…

– А вы к чему шли, послушались этой змеи… без жала? Как вы смели? – она топнула на него ногой.

Он вздохнул так, как будто намерен был взобрать в себя воздуха до самых пяток:

– Вам-с это, может быть, дерзко с моей стороны показалось… и я, точно, безо всякого права… это точно, Ольга Елпидифоровна! Только если вы возьмете во внимание, что… что человек за вас готов был всю жизнь свою… всю душу… все свое сердце…

– Ну, еще на копеечку! – расхохоталась она.

– И все, что имею, до последней действительно копеечки, за вас положить, – продолжал капитан.

– Словом, весь ранец? – она прыснула новым смехом.

Он рассердился, насколько был лишь в силах рассердиться на нее:

– Если вы насчет фамилии, так ведь это переменить нельзя-с! Не чужую ношу, свою-с, дворянскую, от предков…

– Ничего фамилия, – прервала она его, – у меня у самой фамилия от акулы происходит… и весь ваш ранец, – примолвила она без улыбки, – я бы за один ужин проглотила… Про Клеопатру слышали?

– Как же-с, царица была такая.

– Да! И она за ужином жемчужину в миллион ценой велела растолочь и с вином выпила… И я такая же Клеопатра Акуловна!.. Так вы это сообразите, и вашу жизнь, душу, сердце и прочее приберегите для другой. А мне не нужно!..

Чуть не разрыдался бедный капитан: до этой самой минуты он смутно на что-то надеялся, простодушно великодушничал и «прощал ей» в сердце своем… А она сама так решительно, так безжалостно отвергала его теперь… теперь, когда, по его понятиям, она так нуждалась в друге, в покровителе…

– Насильно мил не будешь, Ольга Елпидифоровна… и, конечно, – с горечью прибавил он, – другой на моем месте… после того, что сейчас… другой, может, и сам бы первый… отошел бы… Только я, Ольга Елпидифоровна, как знаю, что вы пылкая и молоды, и притом без матери… без примера… Дай Бог, чтобы вам господин этот Ашанин настоящий муж был!.. Но, как я его вижу, не из чего иного, смею сказать, как из моих настоящих чувств к вам, не надеюсь я, чтоб и вполовину он вас так любил… как… я… вас люб…

Он не был в силах договорить… Они доходили к дому, на открытое место. Она глянула ему в лицо и каким-то внезапно-стыдливым движением поднесла руку к прическе, смятой страстною рукой Ашанина… «Без матери, без примера!» – зазвучали еще раз голосом Ранцова его слова в ее ушах.

– Я его женой никогда не буду! – проговорила Ольга, глядя недвижно вперед. Две крупные слезы выкатились из-под ее длинных ресниц…

– То есть это как же-с? – недоумело проговорил капитан. – Коли б он вздумал отказаться от своего счастья… так ведь завсегда… заставить его можно, Ольга Елпидифоровна… Завсегда можно! – грозно повторил он.

– Я сама не хочу! – медленно проронила она, не переменяя положения.

– Как же вы не хотите-с? – озадаченно глянув на нее, пробормотал капитан.

– Так, просто, не хочу! – Она обернулась на него, сверкнув, как прежде, блестящими, уже высохшими глазами. – Ни за вас, ни за него, чтобы никому обидно не было! Сказала ж я вам, что я Клеопатра Акуловна!.. Только вы этого не поймете, милый капиташка, – опять рассмеялась она, – и не нужно! А слушать моего приказа: первое – молчать, понимаете? Второе – слушаться меня всегда, во всем по-прежнему, а не то я с вами говорить перестану. Слышали?

И она повела на него тем знакомым ему соблазнительным взглядом, от которого у него замирал дух и подымались щеткой все волосы на голове.

– Слышал! – пробормотал он, окончательно сдаваясь.

– И отлично! Вот вам в награду! – и она протянула ему свою руку. – Можете облобызать!..

Злосчастный капитан приложился к ней, как к святыне…

Она кивнула ему и исчезла.