Четверть века назад. Книга 1 - Болеслав Михайлович Маркевич

– Она не спит! – возразил первый голос.

– А «она» кто это?

– Княжна.

– Во! – засмеялся бас. – Вы почем знаете?

– А вот видите, наверху из-за деревьев светит огонек – это в ее окнах.

– А отличная, видать, она девушка! – как бы в заключение мысленных посылок проговорил бас после некоторого молчания.

– Прямо жорж-сандовская героиня! – восторженно возгласил его спутник.

Шаги все ближе подходили к дому…

– Кто-й-идет? – крикнул вдруг бас, кидаясь к кому-то, шмыгнувшему мимо его на перекрестке аллеи.

– Оставьте меня! – послышался испуганный ответ.

– Кто вы?

– Это Надежда Федоровна!.. Извините, мы вас испугали.

– А я вас не узнаю… Так темно! – отозвалась она.

– Это я, Факирский! А со мною Никанор Ильич Ранцов.

– Зачем вы здесь? – быстро проговорила Надежда Федоровна.

– А мы с Семеном Петровичем ко мне в Никольское ездили и вернулись, – отвечал капитан; да чтоб под окнами не греметь ночью, лошадей внизу оставили, а сами поднялись садом…

– Никанор Ильич, – не дав ему договорить, молвила Надежда Федоровна голосом, поразившим студента своим необычным выражением, – пойдемте со мною!

– Куда это-с? – изумленно воскликнул капитан.

– Я вам скажу… потом… пойдемте!..

Она уцепилась за его руку.

– А меня не нужно? – спросил Факирский.

– Нет, не нужно!

– И за то спасибо! – усмехнулся он про себя и пошел своею дорогой.

Он остановился у цветника, разбитого перед большим балконом дома, отыскал знакомую скамейку и опустился на нее. С тех пор как Лина стала говорить с ним, студент каждую ночь приходил садиться на эту скамейку и, опрокинув голову на ее деревянную спинку, неотступно глядел в окна княжны до тех пор, пока не исчезал в них свет. И благородный бог мечтательной любви посылал ему за это каждую ночь один и тот же сон: княжна стояла пред ним на коленях и говорила ему: «Возьми меня, потому что ты народ, и я хочу быть народом», а он плакал и отказывался от нее во имя своей бедности, своей святой бедности!..

– Никанор Ильич, скажите, – пройдя с капитаном несколько шагов, залепетала вдруг Надежда Федоровна, – вы любите Ольгу Акулину?

– Ольгу Елпидифоровну? – воскликнул озадаченный капитан… – Люблю-с, не совру! – решительно ответил он, подумав.

– Очень? Сильно?

– Даже, могу сказать, больше-с, чем собственно жизнь свою!..

– И я, – истерически зарыдала вдруг перезрелая дева, – и я больше жизни люблю… одного человека!..

– Та-ак-с! – протянул капитан, не различая ее лица в темноте и размышляя, что ему делать – в случае она, с большой этой любви своей, возьмет да и шарахнется? – Уж, позвольте, лучше я вас домой отведу, – предложил он ей, – в постельке своей вам, мнительно, поспокойнее будет!..

– И этот человек… – она еще крепче уцепилась за его рукав, – в объятиях этого человека теперь ваша Ольга!..

– Что-о-с? Ольга Елпидифоровна… в объятиях!.. – чуть не «шарахнулся» сам навзничь злополучный воин.

– Я слышала… я знаю… они здесь!.. Я видела, как она… Пойдемте, пойдемте! – восклицала безумным голосом девица Травкина, увлекая его за собой…

– О, как я бежала… и эта темнота!.. Я боялась заблудиться… и все казалось – за мною гонятся!.. Я не думала, чтобы все это было так страшно, – говорила во второй беседке, влево от цветника, порывисто дыша и дрожа от волнения и ночного холода, Ольга, прижимаясь к плечу счастливца Ашанина.

– Чего бояться? – шептал он в ответ, отыскивая под ее плащом и обнимая ее упругий, трепетавший под его горячею рукой стан. – Мы одни… и нет в мире человека блаженнее меня в эту минуту!..

Она накрыла рукой его жадно льнувшие к ней губы:

– Скольким женщинам вы это говорили? И скольких обманули?..

– Всем, кроме тебя! – страстно восклицал он, перецеловывая один за другим зажимавшие рот его пальцы.

– О, я и не из тех, кого обманывают! Я кину первая! – засмеялась она вдруг каким-то победным молодым смехом… – Скажите, отчего я вам так нравлюсь? – молвила она, ухватывая своими его обе руки и дотягиваясь глазами до высоты его сверкавших во мраке глаз.

– Оттого, что лучше тебя я еще не встречал!

И он, в свою очередь, схватил и потянул к себе руки ее.

– Неправда, есть много лучше, я сама знаю! Лина меня лучше!.. Но таких, как я, нет, – вот что! Потому я свободная!.. Да, я додумалась, я свободная… Разве другая решилась бы прийти сюда, к вам, – к известному, опасному? Но я пришла… И страшно в первый раз, а я все же пришла! Потому, я поняла, что такое жизнь… И мне ее подавай, всю подавай! – она засмеялась грудным, горячим смехом. – И я всего хочу, все хочу испытать… И все возьму, свою силу знаю! Мне все, все возможно, пока только у вас, у мужчин, искорки будут прыгать в глазах, говоря со мной, я знаю!.. А не будет их, мне все равно, я в монастырь пойду или яду приму, как ваша Травкина. Я такая решительная! Courte, mais bonne3!.. Но до этого еще долга песня…

Ольга нагнулась вдруг к самому уху Ашанина и млеющим голосом пропела:

Зачем грустить, зачем страдать?

Нам жизнь для радости дана…

– Прелесть ты моя! – воскликнул он, покрывая неудержимыми поцелуями ее наклонившееся к нему лицо…

Они мгновенно оба отпрянули друг от друга… Чьи-то слышные, спешные шаги скрипели почти под самою беседкой…

Ашанин кинулся ко входу, загораживая его собою…

Ревнивые глаза старой девы тотчас же признали его во мраке:

– Вот он! – кинулась она с криком к беседке. – Пустите меня, пустите!..

– Куда вам? – спросил он, ухватившись обеими руками за косяки входных дверей.

– Пустите! Я знаю, кто с вами здесь… Пустите! – визжала она и цеплялась за его платье…

– Со мною никого нет, и я прошу вас успокоиться! – говорил Ашанин, стараясь сохранить все свое хладнокровие.

– Вы лжете… бессовестный, она здесь! Ольга!.. Берите ее! – отчаянным криком крикнула она своему спутнику.

– Кто еще тут с вами? – вскликнул, дрогнув невольно, Ашанин, только теперь различая недвижно стоявшую за ней темную фигуру.

– Я, капитан Ранцов! – отчетливо пробасил капитан свой чин и фамилию. – К вашим услугам!

– И я к вашим, когда угодно! – пылко воскликнул московский Дон-Жуан. – Только теперь желал бы я знать, что вам от меня нужно?

– Я-с… я-с… – пробормотал тот. Несмотря на всю боль и злость, причиненные ему тем, что узнал он от Надежды Федоровны, храбрый капитан сознавал, что роль, которую он играл теперь, была не из самых завидных. Во-первых, он впутывался в чужую историю, в чужом доме… Затем, «а если тут не Ольга Елпидифоровна, а какая другая барышня?» – проносилось у него блаженное сомнение… А