Четверть века назад. Книга 1 - Болеслав Михайлович Маркевич
Четверть века назад. Книга 1 читать книгу онлайн
После векового отсутствия Болеслава Михайловича Маркевича (1822—1884) в русской литературе публикуется его знаменитая в 1870—1880-е годы романная трилогия «Четверть века назад», «Перелом», «Бездна». Она стала единственным в своем роде эпическим свидетельством о начинающемся упадке имперской России – свидетельством тем более достоверным, что Маркевич, как никто другой из писателей, непосредственно знал деятелей и все обстоятельства той эпохи и предвидел ее трагическое завершение в XX веке. Происходивший из старинного шляхетского рода, он, благодаря глубокому уму и талантам, был своим человеком в ближнем окружении императрицы Марии Александровны, был вхож в правительственные круги и высший свет Петербурга. И поэтому петербургский свет, поместное дворянство, чиновники и обыватели изображаются Маркевичем с реалистической, подчас с документально-очерковой достоверностью в многообразии лиц и обстановки. В его персонажах читатели легко узнавали реальные политические фигуры пореформенной России, угадывали прототипы лиц из столичной аристократии, из литературной и театральной среды – что придавало его романам не только популярность, но отчасти и скандальную известность. Картины уходящей жизни дворянства омрачаются в трилогии сюжетами вторжения в общество и государственное управление разрушительных сил, противостоять которым власть в то время была не способна.
– Вот так-то лучше, – засмеялся его чернокудрый приятель, обнимая его в свою очередь, – посиди-ка с Софьей Ивановной. А то я уж так и думал, что мне завтра придется выйти на сцену и объявить публике, что обещанное, мол, вам представление «Гамлета» отменяется, так как Гамлет у нас необманно с ума сошел!
– Вы-то уж от этого никогда не сойдете! – досадливо отпустила ему на это вполголоса Софья Ивановна.
Он пожал, улыбаясь, плечами, поклонился и вышел.
Тетка и племянник просидели вдвоем далеко за полночь. Когда Гундуров вернулся в свою комнату, Ашанина он в ней не нашел, и постель его стояла не смятая.
Княжна воротилась в гостиную в ту минуту, когда Анисьев подымался с места и прощался с хозяйкой. Трехчасовая беседа с нею произвела на нашего полковника то же впечатление, как если б его, завязав в мешок, спустили катиться по крутой и каменистой горе – он чувствовал себя буквально разбитым…
А она все так же томно и сладко улыбалась ему:
– Да, я понимаю, вы устали с дороги, cher comte, allez vous reposer12!.. Vittorio вас проводит! – указывала она на итальянца, почтительно ожидавшего у дверей.
– Прежде чем проститься с вами, княгиня, – молвил ей блестящий воин, – позвольте спросить вас, дозволено ли мне будет поднести завтра вашей прелестной новорожденной ящик конфет?
– 13-Certainement, certainement, cher comte! – наша Аглая так и запрыгала, моргая ему и лукаво улыбаясь. – Donnez toujours-13, она будет в восхищении!..
Он тем же молчаливым и глубоким поклоном, как при первой встрече, склонил пред встретившеюся с ним Линой свою гладко остриженную голову, метнул на ходу привычным взглядом на исписанный пикетным счетом стол, за которым Свищов с исправником доигрывали шестого короля, и, улыбнувшись несколько презрительно громоздкому облику и полицейскому мундиру не заметившего ухода его Елпидофора, исчез за Vittorio.
Лина подошла к матери:
– Прощайте, maman!
– Я желаю вам сказать два слова! – многозначительно раздув ноздри, сказала ей та на это и прошла на неосвещенный балкон.
Лина последовала за нею…
– Vous avez été singulièrement peu aimable avec ce charmant jeune homme14! – сказала Аглая Константиновна, опускаясь в кресло.
– Я была с ним учтива, как со всеми, maman, – тихо молвила княжна, – он ничего более не имел права требовать от меня!
Аглая Константиновна несколько опешила: ей всегда импонировало то, в чем мерещилась ей аристократическая гордость, 15-«l’orgueil du sang» – как выражалась она. «И в самом деле, – раесудила она, – Лина не знает еще ничего, она не может показать ему первая, elle est trop bien née pour cela!..»-15
– Я, впрочем, – попробовала она с другой стороны, – говорю это, жалея тебя! Ты не слышала, 16-comme il cause… Он так умен, et si gentlemanlike-16!..
– Он мне не нравится! – сказала просто Лина.
Та так и ахнула:
– Что? Се jeune comte, le neveu de17… тебе не нравится?
– Нет! – княжна закачала головою.
– Не… нравится! – едва могла говорить Аглая Константиновна. – Так кого же после этого вам нужно? Un prince du sang18?..
– Она сама Рюриковна, ее этим не удивишь, – язвительно засмеялся кто-то в темном углу балкона.
Это был князь Ларион, присутствия которого здесь она не подозревала и который язвил ее теперь в самое ее больное, в самое чувствительное ее место, намекал на это ее собственное раскаталовское происхождение, воспоминание о котором как неотступный призрак преследовало ее целую жизнь, целую жизнь отравляло ей всю прелесть ее миллионов…
– 19-Cette «Рюриковна», c’est moi qui suis sa mère, mon prince-19! – глубоко обиженным тоном послала она ему в ответ.
– По акту рождения, действительно! – послышался новый смех его.
Она не поняла, но почуяла, что это было опять что-то оскорбительное для нее, но на что у нее не было ответа. Она замолкла, моргая в темноте своими круглыми глазами, словно выжимая из них непослушные на этот раз слезы…
Лина стояла перед нею ни жива ни мертва, с тяжелою головой, с ноющею тоской в груди:
– Неужели он думает мне этим помочь? – допрашивали печальные глаза ее темный угол дяди.
Так прошло довольно много времени.
– Пора спать! – сказала наконец княгиня, вставая и поднося руку свою к губам дочери. – Nous en reparlerons20! – примолвила она ей шепотом и удалилась.
– Вы меня губите, дядя! – подходя к нему, сказала княжна.
Он не отвечал – он знал, что она была права, но весь он теперь был желчь и злоба и чувствовал, что не мог совладать уже с собою…
Добравшись до своей комнаты, Лина, как была, упала на колени пред своим prie-Dieu, уложила голову на сложенные руки и тихо-тихо заплакала…
А рядом, за стеной ее спальни, стояла у растворенного окна своей комнаты Надежда Федоровна Травкина и воспаленными от слез глазами жадно глядела куда-то в синюю темень сада.
XXXIV
Эта чудная ночь и темна, и светла,
И огонь разливает в крови1…
Щербина.
В доме все, по-видимому, давно уже спало. Два глухо и долго звеневшие удара пронеслись над садом с высоты фронтона, под которым, со стороны обращенной на двор, каким-то таинственно мерным ходом двигались по освещенному изнутри циферблату длинные золоченые стрелки больших часов, выписанных княгиней из Англии, «le beffroi du château»2, как романически выражалась она. На звездном полотне уже бледневшего к утру июньского неба вырисовывались заметными очертаниями кудрявые купы древесных вершин. Но под густыми их ветвями, в глубине аллей, словно чернильная волна катился и зиял мрак настоящей ночи… Запахом жасмина и бузины пропитан был недвижный воздух, и только, казалось, соловей над рекою да неугомонный кузнечик в пахучей траве не дремали в безмолвии и безлюдье заснувшего сада.
Нет, не одни соловей да кузнечик… Чуть слышно скрипнула одна из дверей, выходивших из нижнего этажа в сад, и кто-то с укутанною темным платком головой выскользнул из них, оглянулся кругом и исчез чрез миг в темени ближайшей аллеи.
Из окна Надежды Федоровны вылетел слабый, мгновенно сдержанный стон… И снова замолкло все, и заливался и щелкал над рекой один влюбленный соловей…
Но вот опять новые звуки, заскрипели шаги по песку…
Мы здесь поем в тиши весенней ночи
Лишь для того, чтоб слушала нас ты…
– напевал чей-то молодой голос старинную дерптскую студенческую песню языковских времен.
– А вы потише! – говорил другой густым басом, – а не то, пожалуй, и впрямь услышат, да спасибо не скажут…
