Четверть века назад. Книга 1 - Болеслав Михайлович Маркевич

в Петербурге не знает и что она повела дело так, что заручилась заранее согласием матери девушки, – «une personne tout-à-fait impossible»-13, говорилось при этом в скобках о злополучной Аглае, почитавшей графиню Анисьеву своим лучшим другом, которую (то есть Аглаю) она советует сыну, когда он женится на дочери, как можно менее пускать к себе в дом, «parce qu’elle est d’une bêtise tout-à-fait compromettante»14. О князе Ларионе упоминалось в письме, как о человеке, пред «деспотизмом» которого, по-видимому, преклоняется безропотно вся семья его брата, но с которым графиня, как ни старалась, не могла сойтись: 15-«c’est un homme fort rébarbatif», писала она, «et souffrant évidemment d’une ambition rentrée»-15. NB поставлено было вслед за последними строками.

«Молодец maman, – сказал себе Анисьев, дойдя до этого NB, – сейчас догадается, где дверь скрипит!»… Эта скрипучая дверь, сообразил он тотчас, в свою очередь, должна быть по возможности скорее «смазана». Этот неудобный дядя, «cet original à opinions avancées16, которого спустили тому два года», – надо было «бросить скорее кость его голодному честолюбию». Весь вопрос для Анисьева состоял единственно в этом. Несмотря на свои еще молодые годы, он в течение своей служебной и светской жизни так мало привык встречаться с человеческим бескорыстием, что ему и в голову не пришло, чтоб этот «оригинал» в вопросе о будущем племянницы мог руководствоваться какими-либо не истекающими из его личного интереса соображениями… Анисьев кинулся к дяде. На его счастие, «le combinaison17 Шастунов», предложенная им, имела, как оказалось, даже более шансов на успех, чем мог он надеяться в первую минуту. – «О нем недавно вспоминали, как об очень умном человеке, – сообщил племяннику сановный царедворец, – лично он был всегда приятен. Дай срок, я напомню при случае».

И он напомнил. Ко времени приезда Шастуновых в Россию поступление обратно князя Лариона на службу было в принципе благосклонно допущено в высших сферах. В течение зимы Анисьев успел увидать Лину в Москве, околдовать ее матушку. К этому же времени дяде его стало видно, на какой пост мог бы быть предложен его новый protégé18. Но в виду расчетов племянника опытный сановник представил дело так, чтобы «сначала пустить пробный шар», то есть узнать через третье лицо, насколько вообще готов принять князь Ларион то, что имеют предложить ему, а то, мол, он «пожалуй откажется, скажет, что устал, стар, так чтобы как-нибудь не компрометироваться»… Решено было послать письмо к графу, в Москву, в котором бы не заключалось ничего положительного. Положительное, в планах дяди и племянника, должно было быть выговорено лишь тогда, когда Анисьев уверится лично, что ему со стороны князя не грозит никаким затруднением; в противном случае дядя брал на себя «похоронить» свыше одобренную «комбинацию»… Все было рассчитано так, чтобы наш полковник, посланный в конце зимы с разными поручениями в восточную Россию, мог на возвратном пути быть в Сицком к тому времени, когда письмо дяди его к графу станет уже известным князю Лариону.

XXXIII

И вот он сидел теперь перед княгиней Аглаей во всей своей красе, со своим аксельбантом через локоть и слегка свисшими на грудь эполетами, со своею лоснившеюся, как воронье крыло, коротко остриженною головой и форменными, приподнятыми крючком вверх усами, в лакированных сапогах и с запахом свежего, продушенного белья, – он совершил туалет свой на станции перед Сицким, – сидел с чашкою чая в руке и, слегка картавя и как бы вовсе не заметив холодного приема, сделанного ему Линой, сообщал ее матери какой-то парижский анекдот, вычитанный им накануне в московском английском клубе в фельетоне виконта де-Лоне[27].

Соль этого анекдота была для княгини Аглаи недоступна, но она смеялась на веру и глядела на рассказчика совершенно посоловелыми от восхищения глазами, гневаясь в душе на дочь за ее «manque d’empressement»2 к этому обворожителю и в то же время искренно сожалея о том, что она сама себя лишает удовольствия его слушать…

«Успеет, впрочем!» – утешала себя мысленно наша княгиня и принималась снова сладко улыбаться и глядеть на Анисьева так, как будто он был Zuckerpüppchen, сахарная кукла, которую она вот-вот и проглотит сейчас…

Князь Ларион, в свою очередь, слушал Анисьева, не сводя с него глаз, и тайная недоброжелательность их выражения не ускользнула от зоркого внимания петербургского карьериста. Она удивила его. «Неужели же граф еще ничего не успел ему сообщить?» – думал он, но его изысканная любезность, по-видимому, от этого только удвоилась.

Князь заговорил о Симбирской губернии, из которой возвращался молодой делец.

– Каков там губернатор? – спросил он между прочим.

– Про то старшие знают, – отвечал тот, заслоняя уклончивость ответа его шутливым тоном, – лично я могу только быть ему очень благодарным за содействие его всякий раз, когда оно было мне нужно.

– Вы были посланы по рекрутскому набору?

Анисьев молча наклонил голову.

– Но он давно кончен…

– Я имел еще другое поручение, – коротко отвечал флигель-адъютант, – но об этом я под страхом смертной казни говорить не дерзаю, – словно договорило его лицо, которому он мгновенно придал сумрачно-строгое выражение.

– А губерния как с ним ладит?.. Он, кажется, еще недавно туда назначен?

Петербургский воин склонил слегка голову набок, потянул ус во всю его длину и не то небрежно, не то значительно:

– Вам, вероятно, не безызвестно, князь, – пропустил он сквозь сверкавшие зубы, – что эта прапорщичья губерния самая неудобоуправляемая губерния во всей империи и что всякому губернатору было и будет всегда трудно с нею ладить.

– Отчего прапорщичья? – спросил, будто удивясь, князь Ларион, хотя он очень хорошо знал, что значило это прозвище и кем оно было дано.

– Les mauvais plaisants3 называют ее даже безчинною, – засмеялся граф Анисьев, – дворянство там все не служащее… и как бы пренебрегающее службой… У них даже губернские предводители все подряд какие-то поручики или титулярные советники в отставке; люди они все там очень состоятельные… и стремятся быть самостоятельными, – продолжал он все тем же шутливым тоном.

– Что же, это еще не преступление, – молвил без улыбки князь, – если они на месте пользу приносят?..

– Очень образованные люди, впрочем, большею частью бывшие в университете; за границу беспрестанно ездят… Местной власти тем более ухо надо востро держать! – промолвил граф Анисьев с легким пожатием бровей.

– Что же, подтянуть их?

И старый дипломат насмешливо посмотрел ему в лицо.

Петербургский воин будто и не заметил укола. Он весело тряхнул эполетом:

– Это уж до меня не касается!.. Но против этих вечных жалоб дворянства на самовластие губернаторов у меня есть