Монгольский след - Кристиан Гарсен

Так вот и жил Лелио Лодоли, следуя зову случая, подчиняясь бархатной диктатуре мгновения. Малейшее событие могло заставить его поменять курс и стать ориентиром на несколько следующих дней. Однако бывало, что никакого события, даже малозначительного, не происходило, и в таком случае он просто летел, парил, планировал, с наслаждением скользил на струях голубого воздуха, временами его легкое гибкое тело всплывало спиралью по краям невидимой воронки вихря, упиваясь чуть щекотной лаской ветра в основании маховых перьев.

Разумеется, время от времени ему приходилось позаботиться о пропитании. Иногда он замечал чье-нибудь суетливое движение на краю прогалины, но обычно игра не стоила свеч, а он даже не подумал бы броситься с неба на землю, пока не уверился бы, что настигнет добычу: промах мог обернуться для него слишком дорого.

Например, однажды утром несколькими днями ранее, когда его уже начал терзать голод, на глаза все никак не попадалось ничего съедобного, ни малейшей тени питательной тушки — хотя бы зайчонка или, там, жалкой землеройки. Следует сказать, что все эти дни, пока без передыху летел над тайгой, под собой он видел лишь верхушки деревьев, не очень-то пригодные для охоты, да несколько серебристых извилистых речек. Однако рыбы он не ел. К тому же, не умел нырять в воду. Наконец, лес немного поредел, и Лелио Лодоли, пролетая над прогалиной, заметил, нисколько в том не усомнившись, коричневатое движение на опушке — жирного зайца или, возможно, маленькую косулю. Он настолько проголодался, что слишком поспешил — спикировал, не успев учесть обстановку, возможные укрытия и пути бегства, и рыжая добыча, на которую он нацелился, внезапно испарилась, так что ему ничего не оставалось, как опуститься на землю посреди прогалины и сделать вид, будто выслеживает змею, словно вульгарный коршун. И тогда он заметил, что из-за ствола березы, укрывшись под сенью кустарника, на него с любопытством смотрит то ли собака, то ли лисичка. Орел, однако, прикинулся, что не видит ее и повернулся к ней спиной.

Затем он величественно, медленно, с надменным равнодушием, пропорциональным его чувству позора, распростер свои могучие крылья, оттолкнулся от прохладного воздуха и взлетел, не удостоив больше взглядом того рыжего зверька.

Несколько минут спустя он уже снова летел над бескрайним лесом и уговаривал себя, что никуда не торопится. Тем не менее чувство голода все сильнее терзало его, стало почти невыносимым.

«Мне бы, пожалуй, следовало свернуть на юго-юго-восток, взглянуть на луга у берегов большого озера, — подумал он. — уверен, там тусуются вкуснющие сурки».

Он поднажал. Спустя два часа долетел до обширных зеленеющих просторов, усыпанных белыми и желтыми цветами. Степь, в которую переходил прибрежный луг, раскинулась на много километров. Он повернул голову по ветру, проскользнул в поток холодного воздуха, чуточку переориентировал маховые перья и, ускорившись, понесся вдоль пустого побережья.

Вскоре на глаза ему попалось существо, напоминающее миниатюрного толстого медведя: оно неуклюже семенило от одной груды камней к другой, а затем вдруг замерло, как будто тоже охотилось на кого-то. На этот раз орел хорошенько прицелился. Быстро прокрутил в голове точные параметры обстановки, оценил шансы бегства намеченной жертвы и пришел к выводу, что та обречена. Тогда он сложил крылья, нацелил клюв и тяжелым камнем обрушился, выставив вперед когти, на сурка, до последнего момента не подозревавшего об опасности, и схватил его с ловкостью прожоры.

Нужно признать, сурок в какой-то мере сам был виноват. Он настолько увлекся кустиком нежной травы — почти без сухих отростков, полной сладкого сока, — что забыл о собственном предназначении, которое состоит, прежде всего, в том, чтобы быть добычей.

«Прежде всего» — с точки зрения Лелио Лодоли, конечно.

Сурок завизжал, резко вздыбился и, пока орел уносил его все выше и выше в небо, несколько раз попытался довольно комично — опять же, с точки зрения Лелио Лодоли — дотянуться своими маленькими зубками до мощных когтей, терзавших его спину. При этом он оглашал окрестности душераздирающими воплями. Бороться, понятное дело, было бесполезно: даже если бы Лелио по оплошности выпустил его — сурок, пролетев добрую сотню метров, разбился бы о землю. Четырнадцать чаек, наблюдавших за вознесением бедолаги-сурка, не испытывали к нему ни тени сочувствия — так же, как и к рыбешкам, при дележе которых они изо дня в день бранились между собой, а сам сурок — к кустику травы, который он собирался посмаковать. Что касается сороки, поскакивавшей неподалеку, та ничего не заметила. Толстуха, прикорнувшая на берегу озера, — тем более. Лис же, наблюдавший за всей этой сценой, остался совершенно незаметным для, в общем-то, зорких глаз Лелио.

«Лелио Лодоли!» — свистел ветер.

«Лелио Лодоли!» — отвечали его длинные перья.

«Я холодный воздух и полупрозрачные косматые облака внизу, я синева неба и озера, караулящий наблюдатель, крадущаяся хищная тень. Я есть, я есть, я есть», — вот что думал Лелио Лодоли, унося в своих когтях агонизирующего сурка.

7. Прощание

Шел уже одиннадцатый час следующего вечера. Чэнь-Костлявый только что дочитал «Поворот винта»[80] и приготовил себе чаю. Собирался поработать с рукописями, но призадумался, с которой именно: он писал попеременно сразу четыре истории и еще не решил, какую из них попытаться продолжить в первую очередь. Впрочем, сделать правильный выбор заранее ему не удавалось почти никогда: едва присев к письменному столу, он тут же менял намеченную тему. Да и какой смысл насиловать себя? Некоторые сказали бы, что Ванлинь ждет вдохновения, и он не стал бы с ними спорить: пусть говорят что хотят, лишь бы не мешали.

Он уже наливал себе в чашку чай, когда в дверь постучали. Это была Ирина: она вошла, радостно улыбаясь, и чмокнула его в обе щеки.

— Я не слишком тебя отвлекаю? Просто захотелось узнать, как ты тут поживаешь.

— Все хорошо, присаживайся, — сказал Ванлинь, доставая вторую чашку для чая. — Я предполагал, что ты скоро появишься.

Вовсе она ему не мешала, нисколечко, даже если собирался написать что-нибудь. Ему было приятно общество Ирины — одновременно чуткой, слегка взбалмошной, но и серьезной, как бы беззаботной, временами странной, почти смущающей.

Они сели друг напротив друга, хотя сделать это в тесной комнате было не так просто. Разговор тек непринужденно. Вспомнили тихий ужас, пережитый вместе в лесу, и посмеялись. Поговорили об Агване, поджидающем, когда же Ванлинь зайдет к нему выпить чаю, и о Гэирге, которого (и его собачку-фенека) никто не видел со дня приезда Ванлиня, после их встречи под домиком на сваях. Затем они