Лиственницы над долиной - Мишко Кранец

— Посмотри, дорогой, не наступает ли утро?

Виктор вздрогнул. Повернул голову к окну, посмотрел на Якоба, на Алеша, словно спрашивал у них совета. Потом ответил — тепло, нежно:

УТРО ВСТАЕТ,

проснись, Минчек, Минка! — взволнованно воскликнул он, полный счастья. — Вставай, пойдем в Раковицу. — И уже с тревогой, словно сердито, хотя до сих пор был так странно спокоен, добавил: — Брось город, брось этих людей. В Раковице ты все позабудешь! — Он нагнулся к ней, прикоснулся щекой к ее лицу, погладил рукой. — Дядя ждет нас, он пришел за мной. А я ему сказал, что без тебя не вернусь.

Минка поймала пальцы его руки, не позволяя себя ласкать, но лица не отвела. Она все еще смотрела в потолок, не желая даже взглянуть в сторону окна. Потом сказала:

— Ты вернешься в Раковицу. — И не дав ему возразить, оставаясь внешне спокойной, решительно и непререкаемо повторила: — Ты вернешься с дядей в Раковицу. Завтра, послезавтра ты все поймешь, не волнуйся.

— Не пойду, без тебя не пойду. И ты… Или ты пойдешь со мной, или… Минка, ни с кем из этих людей ты не пойдешь, пока жива — не пойдешь.

— Не требуй этого. Ты возьмешь свои слова назад. — И она погладила его по лицу. — Ты ничуть не изменился, Вики, точно такой же, каким был в школе. Ты должен вернуться!

— Минка! — это прошептал Алеш; он как будто хотел ее разбудить и оторвать от Виктора.

Она встала, ни на кого не обращая внимания. Алеша и Якоба она даже не видела. Нежно высвободила свою руку из руки Виктора. Мгновение постояла возле тахты, словно опасаясь, что упадет. Поправила руками волосы. На окно не взглянула — оттуда на нее с напряженным вниманием смотрел Мирко. Вышла из комнаты.

Минка вернулась умытая. Она по-прежнему ни на кого не обращала внимания. За шкафом переоделась. Принесла метлу, подмела, правда, только середину комнаты. Убрала со стола бутылки, оставила лишь пелинковец и водку. Повесила в шкаф свое платье и расставила по местам стулья. Мужчины следили за ее движениями, вслушивались в ее безнадежное молчание, каждый хотел помочь ей, но никто не знал как.

— Она решилась, — художник нагнулся к Алешу. — Только на что? Не о ком, а о чем идет речь. Похоже, придется тебе и мне проститься с ней, так сказать, навсегда. Моего ума не хватает, чтобы разобраться во всем этом. Утро. А она сказала: «Утром решу». Не могу понять, чем ее так привлекают тюрьмы?! — И добавил с горечью: — Не усадьба, каких мало в горах под Урбаном, не искусство и не политика, дорогой Алеш… Она, видите ли, предпочитает управление внутренних дел. А я его не люблю. И в этом я ее, пожалуй, упрекну. Если смогу… — Он улыбнулся.

Священник все еще смотрел в окно, между тем как Мирко, прислонившись спиной к подоконнику, смотрел в комнату: на мужчин, на Минку, словно боялся, как бы кто не ускользнул от него.

Прибрав комнату, Минка окинула ее взглядом, на людей она не смотрела — ни на Виктора, ни на Алеша, ни на Якоба. Подошла к наполовину открытому окну, распахнула его настежь, потом встала перед Мирко. Пристально посмотрела на него; стоявшего рядом с ним священника Петера Заврха она не замечала. Сухо спросила:

— Чего ты хочешь?

Священника охватило мучительное чувство. Бедный Петер, который всякого натерпелся за эти дни, не сводил с нее полного отчаяния взгляда. Никогда она не была ему так дорога, как сейчас. Он угадал: происходит что-то страшное, и девушку надо спасать. Случилось то, чего никто не ожидал: Петер Заврх, священник и собственник, взял Минку за руки и, посмотрев в глаза дочери той, которую он когда-то любил, улыбнулся печально, горько.

— Минка, пойдем с нами в Раковицу. Оставь этот мир, оставь эту жизнь, живи в Раковице — там человек все забывает, там он возрождается.

Она смотрела на него тепло и благодарно; губы ее шевелились, словно она что-то рассказывала ему. Тряхнув головой, сказала спокойно и ясно:

— Не могу, мне нельзя. Вернитесь с Виктором в Раковицу. Я уже опоздала. У меня своя дорога. — Она пожала Петеру Заврху обе руки, повернулась к Мирко — более решительная и твердая — и спросила требовательно: — Теперь скажи, чего ты хочешь?

Мирко смотрел на нее, словно гипнотизируя. Погладил свои усики и негромко сказал:

— Я хочу, чтобы все прошло скорее. И тебе так будет лучше. Конец один и тот же, ты ничего не сможешь скрыть. — Пристально, не мигая, он смотрел на нее. Сквозь стиснутые зубы, он почти неслышно шепнул:

— Минка, где ребенок?

Петеру Заврху, услышавшему его вопрос, показалось, что он бредит. В нем что-то оборвалось. В памяти невольно всплыл тот, раковицкий ребенок. Но взгляд Минки не дрогнул. После небольшой паузы она спросила сухо, спокойно, даже с легкой усмешкой:

— Какой ребенок?

Мирко помолчал — он должен был совладать с охватившей его злостью — потом, так же спокойно, заговорил:

— Я дал тебе целую ночь. Ты знала, зачем я пришел. Если ты хоть чуть думаешь о себе, мы сделаем все тихо. А если тебе нужен шум, ну что ж, пусть об этом говорят по всему городу да и в горах вокруг Урбана тоже. Минка, где ребенок?!

Она удивлялась самой себе: когда вечером она увидела его в комнате, все в ней задрожало: она поняла, что ей не убежать и что не имеет смысла что-либо скрывать. Но сейчас все в ней взбунтовалось.

Она не думала о спасении — ждать его было неоткуда. Но ее охватило сильное желание защищаться. Она колебалась между откровенным признанием и совершенно бессмысленным запирательством. И все-таки ей не хотелось сдаться этому красавчику, тому, кто перешагнул через ее любовь так же холодно, небрежно, как и многие другие. Только встретив взгляд потрясенного священника Петера Заврха, она решилась. И сказала:

— Перестань играть в прятки. Что ты обо мне знаешь? А я тебе всего не собираюсь рассказывать.

Мирко кусал губы. В нем поднималось раздражение, он уже раскаивался, что выбрал этот путь. Но… На этом «но» он остановился. Сказал тихо:

— Я действительно не хочу играть в прятки. Нам многое известно. Все остальное расскажешь ты, Минка, расскажешь от начала до конца, подробно и ясно.

Она покачала головой, и на ее лице появилась горькая усмешка, болью отозвавшаяся в сердце Петера Заврха.

— Я расскажу только то, — процедила она сквозь зубы, — что вы знаете —