Хорошая женщина - Луис Бромфильд

— Наоми, выслушай меня, — наклонился он над ней, — никто из нас не виноват, ни ты, ни я. Пойми это. Здесь нет виноватых.

Она приподнялась на диване.

— Нет, есть! Твоя мать виновата во всем. Она заставила меня стать твоей женой. Отсюда все и пошло. Я не хотела выходить замуж, я только хотела уехать с миссией. Да, всему виной — она! А теперь она меня ненавидит. Она думает, что я тебя похитила у нее.

Она зарылась лицом в подушки и горько заплакала.

— Наоми, послушай, — сказал Филипп после паузы. — Ты меня вовсе не похитила у нее.

— А кто? — послышался придушенный голос Наоми.

— Не знаю. Я просто вырос с тех пор, как мы уехали в Мегамбо. Вот и все. Я стал другим человеком и узнал самого себя.

— Ах, Филипп, ты тверд, как кремень, и жесток. — Она снова села. — Филипп, я все буду делать для тебя. Только не уходи! Я не могу отпустить тебя, не могу! — Она вдруг засмеялась. — Я все, все буду делать! Я докажу тебе, что умею хозяйничать не хуже твоей матери. Я покажу, как я умею ходить за детьми. Ведь они и твои дети. Я выучусь стряпать! Я на все пойду!

Филипп не отвечал ни слова и, как каменное изваяние, смотрел в окно, твердя про себя: «Не поддавайся. Ты не можешь, не смеешь уступить. Не смеешь!». И в то же время он испытывал нечто в роде отвращения к Наоми, обнажившей перед ним всю свою любовь. Ему было стыдно за нее. Прожив с нею столько лет, он был уверен, что она неспособна на такую любовь.

Наконец, он встал и подошел к дивану.

— Я ухожу, Наоми, — сказал он, положив ей руку на плечо. — В ресторан я не пойду. Я вернусь после обеда. Все будет хорошо. Как-нибудь устроимся.

Она подняла глаза.

— Ты передумал?

— Нет, я не то хотел сказать. Но так будет лучше.

— Я тебе покажу, Филипп, какой я могу быть хорошей женой.

Он взялся за шляпу — за шляпу Джима Бэкстера — и при этом подумал: «Прежний Филипп мертв — мертв, как Джим Бэкстер. У меня хватило мужества сделать это».

— Не будем больше об этом говорить, — сказал он вслух. — Я вернусь через час или два. Ты к тому времени оправишься.

7

Филипп нашел крохотную квартирку над аптекарским магазином, неподалеку от вокзала. Квартирохозяин, — комми-вояжер, распространявший искусственные зубы, — получил перевод на запад и с удовольствием уступал Филиппу квартирку вместе с мебелью. Последнюю он отдавал за двести пятьдесят долларов. Шла квартира за тридцать долларов в месяц. Въехать можно было после завтра.

Филипп удалился, ног под собой не чувствуя от радости, — наконец-то он приступил к действиям, и к действиям решительным. Однако, дело еще не было решено окончательно, потому что предстоял разговор с матерью.

Эмму он застал в кухне ресторана, где она руководила приготовлением пудинга по собственному рецепту, исключавшему какие бы то ни было спиртные напитки. Стоя рядом с кухаркой-негритянкой и отдавая приказания недопускавшим возражений голосом, она казалась олицетворением авторитета и силы. Лицо ее побагровело от жары, волосы пришли в полный беспорядок.

— Мама, — сказал Филипп, — мне нужно с тобой серьезно поговорить.

Приказав негритянке подождать, Эмма последовала за сыном, смущенная выражением его глаз и упрямо сжатыми губами. Беседа их состоялась за той ширмой, за которой ежедневно восседал теперь Мозес Слэд.

— Дело идет о Наоми, мама… Я снял для нее квартиру. Больше она не будет причинять тебе неприятностей. Мы переедем во вторник.

Эмма смотрела на него с безграничным изумлением.

— Но, Филипп, тебе бы следовало посоветоваться со мной. Это совершенно невозможная выдумка!

— Я уплатил за месяц вперед и купил мебель.

— Откуда ты достал денег?

— Из оставленных мне дедушкой.

— Я думала, ты передал весь доход с них миссии.

— Да, но я взял их обратно незадолго до болезни.

Эмма ответила не сразу. Да, Филипп изменился еще сильнее, чем она предполагала. Он перестал даже с ней советоваться. Совсем ушел от нее…

— Но, Филипп, что скажут люди? Ведь мой дом достаточно велик для всех нас.

— Мне теперь совершенно безразлично, что говорят люди. Довольно с меня сцен в роде вчерашней. Кроме того, каждый имеет право жить своим домом.

— Но, Филипп, мой дом — это твой дом. Сколько лет я работала, отказывая себе во всем, только для того, чтобы этот дом стал твоим. Я трудилась так не для себя…

Филипп не смотрел на нее, уставившись на горчичницу по середине стола.

— Ты же отлично знаешь, что ты не можешь ужиться с Наоми, а она — с тобой.

— Филипп, я готова на все… Я помирюсь с Наоми… Я не скажу ей ни слова, только не оставляй меня теперь, на старости лет.

Она смотрела на его упрямый подбородок, на его плотно сжатые губы и чувствовала полное смятение: ведь это выражение лица Джэзона, страшное по своему поразительному сходству. Чем заслужила она такое отношение к себе со стороны отца и сына, двух человек, которым она отдала всю свою жизнь?

— Этим не поможешь, — говорил между тем Филипп. — Даже если б ты с Наоми совсем не разговаривала, вы все равно ненавидели бы друг друга. Неужели ты этого не понимаешь? Вот что убивает меня.

Эмма перегнулась через стол и коснулась его руки.

— Филипп… Когда-то ты делился со мною всеми своими мыслями, а теперь… теперь ты обращаешься со мною, как с совсем чужим человеком… со мною, своей матерью. Я хочу жить одной жизнью с тобой, жить твоими горестями и радостями. Кроме тебя, нет у меня никого на свете.

«Все, что она говорит, — правда, — думалось Филиппу, — отрицать этого нельзя. Она отдала мне всю свою жизнь. Каждое ее слово — правда».

— Ах, мама, не мучь меня напрасно! Пойми только, что я стал взрослым человеком. Я должен решать сам за себя.

— Где ты провел эту ночь?

Филипп сказал. Его ответ привел Эмму в ужас. Ее сын ночевал в трущобе, в каких-то меблированных комнатах, бок о бок с «чужеземным сбродом»!

— Что это за пальто на тебе?

Филипп разъяснил и этот пункт.

— Значит, ты побывал и у Мак-Тэвиша?

— Ну да, ведь о том, что я не буду ночевать дома, сказал вам он, не так ли?

— Да, он, — подтвердила Эмма с внезапно прорвавшимся раздражением. — Ты бы лучше не встречался с ним так часто, Филипп. Он человек плохой и опасный.

Филипп решил