Детство: биография места - Харри Юджин Крюс

— Мой брат.

— Брат? — в голову приходил только мой брат. Что за бессмыслица!

— Я был твоим дядей.

— Дядей? — в голову приходил только дядя Алтон. Что за бессмыслица!

— Я больше не приду к вам, — сказал он. — И не увижу тя.

Я ни на секунду не поверил ему, потому что сказанное не имело смысла.

Но он сдержал свое слово, и это научило меня не обращать внимания на то, что имеет смысл. Я не видел его до момента, пока не ушел из морской пехоты и не поступил в Университет Флориды. Я не думал о нем много лет, пока однажды субботним утром не проснулся с твердым намерением и при любых обстоятельствах увидеть его.

Я нашел папу в районе Спрингфилд в Джексонвилле, недалеко от места, где я его и потерял. Он сидел в глубине крохотного магазинчика, свернувшись возле печи, в огромном пальто. Он очень нервничал. Он не хотел говорить. Я ушел спустя несколько минут после приезда. Мы так и не коснулись друг друга, даже не пожали друг другу руки.

Глава 11

В середине лета, спустя пять месяцев после нашего переезда в Джексонвилл, мама объявила, что мы возвращаемся к сельской жизни. Она внесла первоначальный взнос за небольшой участок примерно в четверти мили от нашей старой фермы. Он совсем не походил на участок Уильямса. Дом был некрашен; хлев для мулов и сарай для кукурузы сильно покосились. Табачный сарай и вовсе отсутствовал, поскольку здесь не сажали табак. Ночами я засыпал, считая звезды сквозь прорехи в крыше, а когда дни тянулись совсем уж неспешно, то ловил кур. Но мне нельзя было расслабляться, чтобы мама не поймала меня с рыболовным крючком, привязанным к куску табачного волокна и наживкой из кукурузного зернышка, свисающего через щель в полу под дом к шуршащим там курам.

Ферма занимала площадь чуть меньше тридцати акров и поэтому мы держали только одного мула, по зубам которого определялось, что ему, вероятно, больше двадцати лет, а это означало, что его жизнь клонилась к закату. Муловод может с точностью до года или двух сказать, сколько мулу лет. А если мул молод, то можно определить его возраст с точностью до нескольких месяцев.

При рождении мул обладает полным набором зубов. Но когда ему исполняется два года, он теряет два передних. Хороший муловод сразу видит, терял ли он эти два передних зуба, и если терял, то ему от двух до трех лет. По-настоящему хороший муловод сможет определить, выросли ли эти зубы только что или сколько-то месяцев назад. На следующий год, когда ему исполняется три года, мул теряет еще два зуба, по одному с каждой стороны от тех двух, выпавших годом ранее. С этого момента мул начинает терять по два зуба в год, пока ему не исполнится пять лет. Это последний раз, когда у него обновляются зубы.

Дальше, для определения его возраста, нужно смотреть на чашечки. У мулов и лошадей на верхушке каждого зуба есть небольшие углубления, называемые чашечками. Когда они едят кукурузу и прихватывают камешки из травы, эти чашечки изнашиваются. С каждым годом они мельчают, и к десяти годам мул становится, как говорят фермеры, «гладкозубым». Когда чашечки полностью исчезают, у мула появляется неправильный прикус — кривые зубы. С десятилетнего возраста и до самой смерти животного становится все труднее определить его возраст. Если только ты не настоящий муловод. Если да, то ты сумеешь проверить угол наклона зубов и узнать его возраст с точностью до года-двух. Когда мулу исполняется тринадцать или четырнадцать лет, его зубы искривляются до предела. Тогда вместо работы по пасти мула ты встаешь позади него, садишься на корточки и изучаешь его ноги и бедра под определенным углом, после чего просишь кого-то увести животное, чтобы посмотреть, как оно идет. Муловоду важно знать, как ходит мул. Какая нога у него ведущая? Не «тянут» ли его задние ноги, что значит — не тянутся ли они за передними вместо того, чтобы обеспечивать должную движущую силу? Болит ли у животного что-нибудь, в особенности спина?

После первых десяти лет все зависит от глаза муловода и его опыта. Обычно торговцы мулами, определяющие возраст очень старых мулов, и сами очень старые люди. Иногда они совершают грубые ошибки, потому что некоторые пожилые мулы выглядят очень молодо: их шерсть блестит, тело гладкое, мускулистое, а в сердце живет дух, держащий головы высоко поднятыми и наделяющий их вредностью. Старый мул обычно не лягнет и не укусит. Но есть исключения, и именно на этих исключениях иногда обманывали лучших трейдеров.

Известны специалисты — всего несколько человек, — которые специализировались на восстановлении мулам зубов. И, естественно, на свете жил человек, справлявшийся с этим делом лучше, чем кто-либо другой в округе. Все остальные брали около одного доллара с головы за то, чтобы подшаманить пасть мула. Но человек, которого считали признанным экспертом, брал пять долларов, и оно того стоило. Никто не смотрел на этих людей свысока за такие дела. Они владели особым и важным ремеслом, и обслуживали всех за соответствующее вознаграждение.

Дантисты восстанавливали чашечки в зубах с помощью электродрели и сверла толщиной в спичку. Они подворачивали верхнюю губу мула, чтобы тот стоял неподвижно, а затем сверлили небольшую бороздку на верхушке каждого зуба. Когда они заканчивали, то закрашивали бороздку, чтобы она выглядела как настоящая. У всех дантистов имелась особая краска, и они скорее сдохли бы и угодили в ад, чем раскрыли секрет ее состава. Общеизвестно, что в основе этих красок лежали зеленые грецкие орехи, но из каких бы ингредиентов ее ни готовили, лучшие из красок никогда не стирались, даже с помощью наждачной бумаги. Старого мула с новыми чашечками держали в загоне неделю или две, прежде чем отправить его на рынок. Любой мул, неважно какого возраста, отлученный от работы на пару недель, становился резвым как жеребенок, вострил уши, и сильно пердел. В округе Бейкон считалось, что «пердящий мул — хороший мул». Такой мул и лучше пинался. Если все сделано правильно, только серьезному знатоку удастся не ошибиться при покупке мула, чей рот обработал кто-то, знающий свое дело.

Возвратившись в округ Бейкон и покупая нового мула, мы не столкнулись ни с чем подобным. Каждая составляющая его поведения, каждое движение показывали, что он отмотал свое меж следовых цепей, и с лихвой. Он даже поседел. В силу своего