Детство: биография места - Харри Юджин Крюс

приходилось брать с собой на поле и Дока, и Оту, даже если мы планировали работать только с одним из них. Мы тащили за собой не занятого работой мула, чтобы они не теряли друг друга из виду. Если мы выводили из загона кого-то из них по отдельности или по какой-либо причине делали так, что они не могли видеть друг друга, то они буквально разрывали себя на части, пытаясь воссоединиться: сносили заборы, прорывались через колючую проволоку, травмировали себе голову и грудь, вырываясь из стойла.

У меня не возникало сомнений в любви между Доком и Отой. Как всем известно, мулы — гибриды и не могут размножаться. Но только дурак станет утверждать, что размножение — обязательная часть любви. Док и Ота являлись одногодками, обоим по пять лет. Кому-то из них было суждено умереть первым. Я благодарил судьбу, что не застал момент, когда на свете остался только один из них.

К сожалению, я чуть не стал свидетелем смерти Пита. Мы скосили много зеленой травы и положили ее сушиться в амбар для кукурузы. Как-то так вышло, что дверь амбара осталась открытой, и Пит пробрался туда к кукурузе и зеленой траве, чуть не объевшись до смерти, как порой случается со старыми мулами. Мистер Уиллис пришел в дом и сказал маме, что ей стоит пойти в амбар и посмотреть на Пита.

— Че там с ним? —спросила она.

— Раздулся, — сказал он.

— Раздулся? Утонул чтоль старикан? Мистер Уиллис, сплюньте, бога ради. Че вы хотите сказать?

Он пытался сказать, что у Пита ужасно опухли живот и ноги и что мул, скорее всего, умрет, будучи таким же старым, как и он сам.

— Старики не выдерживают такое. Будь он помоложе, было б больше шансов.

— Че делать? — спросила мама.

— Все возможное, — сказал он.

Все возможное принесло свои плоды. Я пошел с мистером Уиллисом к ручью, идя очень медленно и ведя за собой Пита, ковылявшего как утка. Кажется, даже морда у Пита опухла от ночного обжорства. Пит упорно останавливался каждые семьдесят ярдов или около того, чтобы немного отдохнуть, хотя ничего не тянул.

Мистер Уиллис затащил Пита по брюхо в прохладную проточную воду и привязал его к коряге.

— Пусть старикан постоит в воде пару часов. Посмотрим, полегчает ли ему.

Пит простоял в воде до захода солнца, и когда мистер Уиллис вывел мула из воды, то его вид мало чем отличался от вида до процедуры.

— Мало че изменилось, да? — спросил мистер Уиллис.

— На вид он как бут и не заходил в воду, — сказал я. Мистер Уиллис достал карманный нож.

— Че вы хотите сделать? — спросил я.

— Я проколю в нем пару дырок и выпущу воздух.

— Вы бы лучше сначала спросили у мамы, а не так вот сразу дырявили нашего мула, — сказал я.

Его слова о намерении проколоть мула, чтобы снять отек, напугали меня. Я сразу же представил, как мистер Уиллис сидит под опухшим и раздутым как барабан животом Пита, пронзая его ножом, проделывая огромные подагрические дыры в плоти, и черную ядовитую жидкость, льющуюся ему на голову и плечи, пока он занимается своим делом. Я испытал большое облегчение, увидев, как он склонился к копытам Пита.

— Надо сделать несколько дырок вот тут, где шерсть сходится с копытом.

Он уже кряхтел за работой.

— Давай пустим ему немного крови.

— И тогда ему полегчает?

По традиции, он полностью оставил свое занятие, встал и повернулся ко мне лицом.

— Ну, — сказал он, некоторое время обдумывая ответ, — может да, а может и нет.

Он проделал по пять дырок в каждом копыте, а Пит, ошарашенный от ночного пира и стояния в воде весь день, даже не вздрогнул, когда кровь потекла по его копытам. Но вот он уже начал топать и рыть землю.

— Видишь, он уже выказывает норов, — сказал мистер Уиллис, — пусть потопчет немного. Теперь уж он иль умрет, иль ему полегчает.

Пит, наверное, потерял два литра крови, прежде чем раны затянулись. На следующее утро отек ощутимо уменьшился, а спустя несколько дней Пит уже работал в поле. Питу пришлось единолично вспахать всю землю — поистине убийственная задача. Земля целый год лежала под паром, соответственно, на ней не росла трава, ожидающая сборки и сожжения, но росли сорняки: дурнишник, кофейные сорняки и собачий фенхель. Поля сначала полагалось выжечь, а затем дисковать плугом, который мы называли дисковой бороной с вырезом. Только закончив дискование, можно было браться за дело. В конце концов Пит и мистер Уиллис выполняли свою работу — даже несмотря на крайнюю медлительность они отличались стойкостью.

После того, как Пита вылечили от переедания, я поговорил с мистером Уиллисом о лекарстве, которое все еще беспокоило меня.

— Разве Питу не было больно, когда вы так порезали его ногу? — спросил я.

— Да, наверн, — сказал он.

— С ним так ужасн башлись.

Мистер Уиллис немного подумал и сказал:

— Не, эт не так.

— Не так?

— Не так ужасно, как смерть, — сказал он. — И ничего не изменишь. Так просто жить, когда ниче не изменишь. Я знал эт даже когда был в твоем возрасте, малой.

Когда нужно было что-то сделать, то это делали, неважно — в отношении мула, ребенка или собственной матери. Жители округа Бейкон обращались со своим скотом не хуже, чем порой обращались с собой. Мистер Уиллис не был исключением. Я никогда не знал, что он болен (несмотря на то, что он голышом мылся в лесу в морозную погоду, обливаясь из сиропного ведра), но у него оказались очень плохие зубы — возможно, из-за круглосуточного сосания табака. Его сдержанность и учтивость никогда не покидали его, за исключением случаев, когда у него сильно болели зубы.

 Он жил в маленькой, похожей на сарай комнатке, пристроенной к дому. Обстановка там была скудной: стул, керосиновая лампа, осколок зеркала, висящий на стене над тазом с водой, где он брился раз в неделю, дощатая кровать, а в углу — ночной горшок, который он каждое утро выносил сам.

Я спал за стеной в другой комнате. Однажды ночью, когда наступила зима, я спал в своей красной ночной рубашке, сшитой для меня бабушкой Хэйзелтон после нашего возвращения из Джексонвилля, и вдруг рот мистера Уиллиса наполнился немыслимой болью.

Когда