Хорошая женщина - Луис Бромфильд
Хорошая женщина читать книгу онлайн
В маленьком городке, где социальный статус — это всё, Эмма Даунс — внушительная фигура. Когда-то красавица, за которой все ухаживали, теперь — стойкая и независимая женщина, владелица успешного ресторана. Ее мир потрясен, когда ее сын Филипп, миссионер в Африке, пишет, что оставляет свое призвание и возвращается домой. Эмма, гордая и решительная, готовится противостоять изменениям, которые это принесет. Когда мать и сын воссоединяются, их история разворачивается на фоне города, полного традиций и секретов.
Но было еще одно лицо, которое умело успокаивающим образом действовать на Наоми. Этим лицом был преподобный Кэстор. С тех пор, как положение Наоми сделало невозможным ее участие в церковном хоре, он раза два или три в неделю навещал ее, справлялся о муже и утешал бедную женщину. Если не считать Мабель, он, казалось, был единственным другом Наоми.
— Он очень симпатичный человек, — говорила она тете Мабель, — и напоминает мне отца. То же сложение и та же лысина на темени.
Преподобный Кэстор обладал великолепным голосом, низким, ласкающим, с богатейшими модуляциями, — словом, «эоловой арфой», как выразилась однажды миссис Вильберт Фипс. По общему мнению, Кэстор мог бы сделать блестящую карьеру в качестве миссионера, но он был столь предан своей прикованной к постели супруге, что не хотел расставаться с ней даже во имя такого святого дела. Слова сочувствия и ободрения, сказанные этим бархатным голосом, имели магическую силу. Слезы не раз навертывались Эмме на глаза и комок подступал к горлу, когда ей случалось услышать, как мистер Кэстор, сидя с Наоми в полумраке гостиной, говорил ей о болезнях и смерти, о вере и мужестве. И Мабель часто засиживалась в уголку, вместо того, чтобы спешить домой и готовить ужин для Эльмера. В голосе Кэстора она находила намек на качества, совершенно отсутствовавшие в ее холодном супруге…
Чем ближе подходило время родов Наоми, тем беседы с Мабель приобретали все более и более гинекологический оттенок.
Они сравнивали симптомы, и Мабель то-и-дело уснащала свои речи такими замечаниями: «Когда я носила Джимми», «Перед тем как Этель должна была появиться на свет»… Она даже высказала предположение, что, судя по симптомам, Наоми может родить двойню.
Тем временем Филипп лежал пластом на монументальной ореховой кровати и, казалось, был ближе к смерти, чем к жизни. Он подолгу не узнавал никого и лежал, вытянувшись, мертвенно бледный и прозрачный. Лицо его, заострившееся и изможденное, приобрело трогательное детское выражение. Жизнь теплилась только в огромных потемневших глазах, ставших от жара еще больше и горевших так, как никогда. Доктора сокрушенно качали головой и высказывали мнение, что надеяться на выздоровление возможно будет только в том случае, если пациент проявит хоть какой-нибудь интерес к жизни. Однако, он, повидимому, не имел желания поправиться.
Неделя проходила за неделей, а Филиппу не становилось ни хуже, ни лучше. Никто из окружающих, разумеется, понятия не имел ни о Мэри Конингэм, ни о том, как мысль о ней иногда наполняла больного страстной жаждой жизни. Когда его затуманенный мозг прояснялся на несколько мгновений, он всем своим существом чувствовал, что не может умереть, покинув ее здесь на земле, ибо жизнь тогда останется незавершенной. Эта мысль не давала ему покоя.
Однажды домашний врач Эммы отвел ее в сторону и начал вполголоса:
— Миссис Даунс, вы должны уяснить себе одно обстоятельство. Как бы ваш сын ни хотел возвратиться в Африку, вы не должны этого допустить. Если он поправится и уедет туда, это будет конец. Я знаю, что он стремится обратно, но для него жизнь в африканском климате равносильна самоубийству.
После ухода врача Эмма надела пальто и шляпу и пошла пройтись. Для нее это было совершенно необычным делом, потому что такой занятой женщине немыслимо было терять время на прогулки. Но в мире, полном Наоми, Мабель, маленького Джимми и сиделок, нельзя было другим способом найти покоя. А ей необходимо было побыть одной, чтобы собраться с мыслями.
Эмма ясно видела, что нет никакой надежды на возвращение Филиппа в Африку, и это сознание наполнило ее сердце невыносимой горечью. Все кончено, все ее усилия оказались тщетными. Но, несколько успокоившись, она стала опять прежней Эммой и вновь почувствовала желание бороться с сыпавшимися со всех сторон напастями.
Итак, Филипп не может вернуться, и у него скоро будет ребенок. Но если ему заказаны пути в Африку, то столь же невозможно, понимала она, позволить ему работать на заводе. Одно, безусловно, так же опасно, как и другое, и, кроме того, работа на заводе — это сплошной позор и бесчестье для семьи. Да, до сих пор она терпеливо сносила все и верила, что он одумается. Но теперь ее терпение истощилось.
Обычная уверенность в своих силах и в своей правоте могучими волнами возвращалась в смятенную душу бедной Эммы.
Джон Мак-Тэвиш! Разве он имел понятие о слабохарактерности ее мужа и ее сына? Откуда ему знать, что и тот и другой — из числа тех людей, которые не могут жить без руководства? Мак-Тэвиш! Вульгарный, развратный тип, вокруг которого собираются подонки общества! Разве хоть раз в жизни сделал он доброе дело?
Вдруг ей захотелось повидать Мозеса Слэда. Вот кто поймет ее и одобрит ее твердость и решительность. Вот, действительно, достойный человек, не чета ни на что не годному Мак-Тэвишу.
Мысль о браке с Мозесом Слэдом вновь пришла ей в голову. Как ни старалась она, из уязвленной гордости женщины, которой пренебрегли, не думать об этом, — ничего не помогало: Мозес Слэд прочно обосновался в ее мечтах. Может-быть, если послать ему открытку, например, вид нового парка, — это напомнит ему о ней, не будучи, собственно говоря, «авансом»? Искушение было слишком сильно. Подумать только: стать женой депутата и разрешить этим все затруднения!
Походив часа два, Эмма вернулась домой. Но спустя эти два часа жизнь вновь показалась ей покоренной и устроенной. Не колеблясь, присела она к столу и написала несколько совершенно безразличных слов мистеру Слэду на обороте открытки с видом памятника генералу Шерману — весьма сомнительного украшения нового парка. По пути в ресторан она опустила открытку в ящик. Уходя из дому, она услыхала всхлипывания Наоми, одиноко прикурнувшей в полуосвещенной гостиной. Волна презрения к людям, не умеющим устроить свою жизнь, охватила Эмму.
В тот же вечер преподобный Кэстор собрал свою паству и вознес с нею моления к всевышнему «о здравии брата Филиппа Даунса, лежащего в объятиях смерти». Он просил бога спасти жизнь Филиппу, «дабы он мог продолжать святое дело просвещения словом божьим погрязших в грехе чернокожих великого континента Африки».
Молился Кэстор дольше обычного, рисуя господу трогательную и
