Земля под снегом - Эндрю Миллер

Хотя в саду у них было (и сохранилось до сих пор) андерсоновское бомбоубежище[32], порой они предпочитали бóльшую безопасность подземки; они с братом в пижамах, халатах и школьной сменке читали там комиксы и взвешивались на платных весах. Налета как такового слышно не было, но, когда что-нибудь падало близко, поднималась, а затем оседала мелкая серая пыль. Утром люди, шаркая, шли по лестницам наверх, там осматривались, проверяли, что еще стоит, а что уже нет, делились слухами о том, кому из знакомых ночью досталось. После одного налета они по пути домой прошли мимо дома, который получил прямое попадание и стоял раскрытый, точно на выставке. Большая часть передней стены рухнула, и видны были комнаты, мебель, обои, которым теперь мокнуть под дождем и медленно выцветать от солнца. Выкатившись из раскромсанной ванной второго этажа, поперек тротуара днищем вниз лежала ванна. Он и более диковинное видел в войну, более неприятное (на Камберуэлл-роуд один мужчина, обезумев от горя, рвал на себе одежду), но ванна с ним осталась, хотя вспоминал он ее по-разному. То она была с кранами, то без кранов; то маленькая и выщербленная, то первозданно белая и гладкая, словно горло. И не раз за первые послевоенные годы, когда война, казалось, еще шла, но не было ни того интереса, ни той вольницы, она ему снилась. В одном из сновидений в ванне лежала женщина, голая, красивая и абсолютно мертвая.

В дальнем конце ангара свет сеялся слабо, тень густела. Если дать себе волю, можно вообразить, что эта его часть не рада вторжениям, что, придя сюда ночью, услышишь птиц с голосами молодых людей, рапортующих об отказе мотора, о потере высоты, о невозможности понять в такую погоду, в такую ночь, где ты летишь.

Он вышел через пристройку. Снаружи стало посветлей, но воздух уже чуть-чуть заволакивался, что предвещало возврат тумана. Он запустил мотор «джипси» и поехал по серой ленте дорожки. Когда пересекал конец одной из взлетно-посадочных полос – их было две, они образовывали узкий крест, – то остановился и посмотрел вдоль нее. Прошлое, решил он, не очень его интересует. Детство, война, пресловутый звездный час[33]. Смахнуть те годы с себя, как белую печную золу с ладоней. Если хочешь чего-то в жизни, бери это – бери грядущий год, к примеру. Почему бы шестьдесят третьему не стать его годом? Вполне возможно, подумал он. Но задержался еще на недолгие секунды, пока не отпустило то, что не обрело здесь полного покоя. Самолеты заправлены горючим и загружены бомбами. Экипажи прибыли час назад, проверка проведена, цель известна. Сидят сейчас в свечении датчиков, уже чувствуют холод, порой перекидываются словом, но большей частью молчат. И затем, когда все готово, где-то у края полосы в густеющем мраке сигнальная лампа Олдиса переключается с красного на зеленый.

9

Эрик любил, вернувшись домой, хорошенько умыться. Поднимался в спальню, снимал пиджак и галстук, закатывал рукава, пускал воду под четой Арнольфини, мыл руки, мыл лицо, с силой вдавливая в него воду, мыл шею, оглаживая ее ладонями, особенно сзади, где ее весь день натирал воротничок. Потом вытирался, в холодные месяцы надевал кардиган или джемпер и спускался обратно, иногда насвистывая. Но сегодня не насвистывал. Он стоял у стены гостиной и смотрел, как Айрин разжигает камин. Собиралась заняться этим раньше, но пошла наверх переодеться и уснула на кровати. Проснулась – надо было принять божеский вид и идти на кухню готовить.

Она положила растопку на страницу «Геральд» за прошлую неделю; из золы ей улыбалось смятое лицо Кеннеди (у них молодой Кеннеди, у нас старик Макмиллан – этим все, пожалуй, сказано). Когда загорелось и пошла тяга, она выпрямилась и сказала, что приготовит выпить ему и себе. На ней было темно-синее платье с кремовым воротником. Она надела новые чулки, в ушах – жемчужные сережки-гвоздики, губы накрашены (цвет – снежно-розовый), мазнула шею и запястья шанелью. Эрик вернулся мрачный как туча. Он только теперь увидел ее по-настоящему – платье, серьги, причесанные и заколотые волосы – и спросил, не ждут ли они кого.

– Нет, просто пятница, – ответила она. – Я…

– Я на вызовах все выходные, – сказал он.

– Я думала, Габби.

– Ты зря так думала.

Подобные его настроения не были редкостью. Очень долго, как правило, они не длились. И она понимала, понимала прекрасно, что ее роль, помимо прочего, в том, чтобы вбирать их в себя, абсорбировать. Кто знает, с чем ему пришлось иметь дело днем. Выпустить немножко пара у себя дома – его полное право.

– Пива или покрепче? – спросила она.

– Пива.

Она вышла на две-три минуты. Когда вернулась, он орудовал в камине кочергой.

– Я напортачила там? – спросила она.

Он повесил кочергу, взял у Айрин пиво и поблагодарил не глядя. Себе она налила сладкий вермут. Беременность изменила ее вкусовые предпочтения. Раньше это питье ей бы не понравилось, показалось бы приторным, но сейчас оно было как раз. Отпила, и в горле потеплело. Ей очень хотелось прикосновения.

– Скоро поужинаем, подожди немного, – сказала она.

Они оба стояли. Он уставился на огонь. Она все никак не могла до конца привыкнуть к возникающему вдруг ощущению, что они словно чужаки друг другу в некой приемной. Не во всяком ли браке так? Да, думала, скорее всего. Но об этом ведь не станешь расспрашивать знакомых.

– Трудный был день?

– А что такое?

– Выглядишь уставшим.

– Да?

– Немного.

Он кивнул.

– А почему не сядешь? – спросила она.

– Потому что хочу постоять. А ты почему не сядешь?

Она села на софу, вермут держала между ладоней. Совсем легонько потерлась кольцами о поверхность бокала, о его кожу.

– А у меня была гостья, – сказала она.

Он взял ведерко и всыпал в камин несколько кусков угля. Огонь задохся. Он ругнулся и вновь принялся шуровать кочергой.

– Когда заказываешь уголь, – сказал он, – заказывай правильный сорт. Этот как кирпичи.

– Какой сорт правильный? – спросила она.

– Я что, торгую углем? Скажи ему, чтó нам нужно. Опиши. – Он еще раз ткнул кочергой и выпустил наружу язык голубого пламени. – «Картошка», вот какой сорт.

– «Картошка»? – переспросила она, и секунду они балансировали на грани смеха. Взглянули бы друг другу в глаза… Но нет, он еще не готов. Ей нужно запастись терпением.

– Миссис Симмонс с фермы, – сказала она. – Зашла, принесла яйца.

Он оглянулся, посмотрел на нее.

– О чем ты? Не понимаю.

– Гостья