Земля под снегом - Эндрю Миллер

ее в горячей чистой воде, она замачивает столовое серебро в растворе полироля, она надевает резиновые перчатки для защиты рук, потому что важно, чтобы они оставались нежными, как будто она и не трудится вовсе, разве только срежет розу-другую в саду.

Она принесла совок. Подумалось – сочла бы ее мать Риту распустехой? Распущенной дочкой сумасшедшего отца. В сумасшествии Айрин плохо разбиралась. Порой видишь кого-нибудь на улице, обычно старика или старуху, странно одетое существо, ведущее разговор без собеседника. Это передается наподобие вируса? Наследуется? Или что-то с тобой должно произойти, что-то настолько ужасное, что тебе с этим не совладать? Надо быть очень, очень осторожной, не упомянуть при ней ни словечком. Иначе страшная, непростительная неловкость. Вообрази себя на ее месте, своего отца в таком состоянии! И на мгновение, яростно глядя на совок в руке, вообразила-таки, увидела: казенные лохмотья, встречный взгляд запавших глаз, череп вместо головы…

Отнесла совок обратно в чулан, проверила печь – достаточно ли топлива до утра. Взглянула на часы и вернулась в гостиную. Там было накурено, дым створаживался под потолочными балками. Завтра хорошенько проветрить дом, на час открыть окна настежь, пускай день вкатывается, как волна прибоя. И выйти на прогулку, подняться, может быть, на холм. Вредно так подолгу сидеть в четырех стенах. Она скинула туфли и подошла в одних чулках к телевизору. Комедия уже кончилась. Теперь шла судебная драма – лица крупным планом, полные эмоций. Нажала хромированную кнопку выключения, но не отошла сразу – когда, интересно, это вошло в привычку? Смотрела, как точка посреди экрана пульсирует, словно сердечко или гаснущая звезда, а затем с обычной внезапностью, мигнув напоследок, гаснет.

10

Рита склонилась над радиоприемником. В одной руке горящая сигарета, другой она пыталась настроиться на «Радио Люксембург»[35]. Звук появлялся и пропадал. Из-за тумана? От «рейберна» несло сосисками, превращающимися в уголь. Рядом со сковородой кипела кастрюля воды. Картошка лежала в раковине.

Внезапно музыка зазвучала с идеальной отчетливостью. Рита очень мягко отняла пальцы от колесика и шагнула назад. Билл, войдя, снял сковороду с плиты. Стал искать глазами, куда ее поставить. На столе, воткнутые в винные бутылки, горели две свечи разной длины. Он положил на стол сложенное вдвое полотенце и поставил на него сковороду. Рита смотрела на него.

– Готовы? – спросила она.

– Несъедобны, – сказал он.

– Почти все на свете съедобно, – сказала она. – И у нас ведь есть мясо для сэндвичей.

Он не был сердит, не был даже раздосадован. Он только что принял ванну. Вода была горячая, и ее было вдоволь. Божество «рейберна» проявило благосклонность. Он нежился в воде и смотрел воображаемый фильм про первый день, когда он, скотник и Тедди – да, минимум трое, иначе не управиться, – будут загонять привезенный грузовиками скот в переделанный ангар, в зимнее обиталище. А оттуда он домой в пыли и помете, и все будет под угрозой, все, и так будет намного лучше теперешнего. Он пробудится. Получит то, за что нужно биться. То, что потребует смекалки.

Она поставила перед ним стакан и наполнила его мутным сидром. С сидром он все еще практиковался – сразу ничто не дается. В кухне было дымно от горелой еды и Ритиных сигарет. Кроме свечей, сбоку, на столике с полками для посуды, светилась лампа с оранжевым абажуром из рафии, которую Рита забрала из своей комнаты в Бристоле. Радиосигнал ушел; она снова взялась за колесико. Несколько секунд кто-то говорил – быстро, взволнованно – по-русски, или по-арабски, или бог его знает по-каковски. Голос, казалось, взывал к ним, сообщал нечто важное, неотложное; потом вновь музыка, Марси Блейн с ее шлягером «Bobby's Girl». Рита повернулась к Биллу, посмотрела на него через стол. Шевеля губами, начала беззвучно полувыговаривать, полувыпевать начальные слова песни. Стала покачивать бедрами. Взгляд – глаза в глаза. Это было шоу. Для него лично. Он смотрел, улыбался, хоть и не без задней мысли.

«Есть у меня ответ… Хочу быть много лет…»

Клуб, разумеется. «Пау-вау». Он знал про него, знал, где он находится в Бристоле, проходил однажды мимо днем, когда название и неоновый вигвам не светились. Ничего там особенного. Позднее питейное заведение, погребок с баром, с игрой музыкальных групп. Публика, как выражаются в газетах, «разнородная». Что именно там делала Рита, он не так твердо знал, но вряд ли вела бухгалтерию.

– Девчонкой… – она уже пела, а не изображала пение, – Билли, да, девчонкой Билли бы-ы-ы-ы-ыть хочу-у!

Конец шоу. Он постучал по столу, как бы аплодируя. Она пила джин. Была чуточку нетрезвой – так, слегка. Он взял со сковороды сосиску. Подгорела, но в армии, когда служил срочную, бывало и хуже. В школе уж точно бывало хуже.

Рита принесла мясо для сэндвичей. Открыла банку маленьким ключиком, накручивая на него узкую полоску жести; затем вытряхнула мясо на тарелку – оно легло большим, блестящим, наглым куском. Отрезала два толстых ломтя хлеба. Нашла сыр. Положила все это на стол. Теперь изображала собой официантку в чайной. «Вас все устраивает, сэр?» – другой голос, другой акцент. Он, бывало, видел, как она меняет с полдюжины личин, по одной в минуту.

Он спросил, тошнило ли ее сегодня. Сказала – нет. Кажется, зубы могут выпасть, но в остальном… Она сидела напротив него. Ее сигарета тлела в пепельнице. Это была маленькая латунная пепельница из бристольского паба с рельефным Уинстоном Черчиллем. Странновато было гасить сигареты о его лицо.

Некоторое время не разговаривали – слишком проголодались. Атаковали мясо с противоположных сторон, под конец остался тонкий ломтик посередине, и Билл аккуратно разрезал его надвое. Подошла кошка, и он кинул ей кусочек. Засмеялись: кошка обследовала его и не стала есть.

– Я сегодня в доме доктора была, – сказала она.

– Ах да. – Он и забыл про записку на письменном столе. – Я видел его утром на дороге. Я мешал ему проехать, и он был не очень этому рад. Человек с весьма развитым сознанием собственной важности.

– А он важный и есть, – сказала она.

– Ты так думаешь?

– И ты тоже важный.

– Спасибо большое.

– Она беременна.

– Да, я от тебя же и знаю.

– Мы наговориться не могли.

– О младенцах.

– Я на месяц от нее отстаю. У нее милый такой маленький холмик. Хорошо, когда можно с кем-то про это.

– Про ее милый маленький холмик?

– Про то, как с начинкой живется.

– Мужчинам не понять, – сказал он.

– Не очень-то они стараются, по-моему, – сказала она. – Ты, кстати, ничего, довольно понятливый.

– Спасибо еще раз. – Он отрезал