Земля под снегом - Эндрю Миллер

– Есть горчица.

– Сыр с ней едят?

– Нас пригласили в гости на Рождество, – сказала она.

– Не люблю ходить по гостям, – сказал он. Это была полуправда.

– Тебе полезно, – сказала она.

– Думаешь?

– Как я одна пойду? Они и так уже считают, что ты меня бьешь.

– Мы с ними не знакомы.

– Я буду помогать с угощением. Мы козу собираемся жарить.

Он зевнул. Навалилась сумасшедшая усталость.

– Как, еще раз, их зовут?

– Ты знаешь как, – сказала она. – Айрин и Эрик.

– Я знал одного Эрика в школе. Вороватый был малый.

– У нее есть сестра в Америке.

– Она не из простых, – сказал Билл. – Мы встречались, здоровались. Определенно не из простых.

– И ты тоже, – сказала Рита, – но я зла на тебя за это не держу.

– Я из неправедно нажившихся, дорогая моя. Ничего общего с теми, кто не из простых, для них мой отец выскочка, бывшая иммигрантская мелкота, и возразить на это нечего. Они бы отправили его обратно, если бы могли скумекать, откуда он явился.

– Так тепло у них там. Можно все снять, в одном белье сидеть.

– Ты сняла?

– Мне она нравится.

– Это я вижу.

– Да, она совсем не из простых.

– Но ты на нее зла не держишь.

– Как тебе кажется, ей одиноко?

– А для чего тогда при ней этот, как его? Когда у них гости-то?

– В День подарков.

– Коров и в День подарков надо доить.

– У Друзиллы родился кто-нибудь?

Он повернул самую почерневшую сосиску другим концом.

– Нет еще. Я позже ее проверю.

Он откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Не хотелось заканчивать день сообщением о мертвом теленке. Можно сказать ей завтра – если она вспомнит, спросит. Тело он оставил в сарае у входа, прикрыл брезентом. Надеялся, что ночью никакая тварь на него не позарится. Драч, который разъезжал в автофургоне «коммер» с веревками и пистолетом для забоя, сказал, что заедет завтра. Это был теленок, не телочка, оставлять его он бы все равно не стал. Он вздохнул. Кусочки дня двигались сквозь него тряской чередой. Машина врача в тумане, бык в нескончаемой своей меланхолии, Ритины волосы на подушке. Ангар с его беспрестанной мягкой моросью света…

Она смотрела, как он засыпает, неловко складываясь на стуле, вытянув ноги в толстых серых носках – один с дыркой под большим пальцем. Она умела штопать, но большого желания не испытывала.

– Что такое крокеты? – прошептала она.

Его губы шевельнулись, но ответа не прозвучало. Она выключила радио, вытряхнула из пачки еще одну сигарету. Если пойти завтра за новой пачкой, можно встретить в магазине Айрин. Есть шанс – но маловероятно. А снова зайти? Так скоро – как это будет выглядеть?

В День подарков – да, конечно, но это сколько еще ждать, и там ведь будут ее друзья, старые друзья и подруги, люди ее сорта. Те же корни, тот же класс.

Она выпустила дым через ноздри; провела пальцем по бровям, разглаживая их. Нужен был план, и долго его придумывать не пришлось. Он включал в себя поездку на поезде и требовал нескольких шиллингов свободных денег. Ничего сложного, если Айрин проявит готовность; а почему бы ей не проявить? Что бы ни говорили голоса, Айрин взаимно к ней расположилась. Не просто вежливость.

С коврика у задней двери на нее смотрела кошка – ждала, чтобы выпустили. Сражаться с дверью и будить Билла Рита не хотела. Вышла в коридор, кошка следом. Открыла переднюю дверь, и кошка скользнула мимо, семенящим шагом направилась к тележному сараю и растаяла в тумане. Что ей там надо в такую ночь? Чего она хочет?

Рита стояла в дверном проеме, скрестив руки под грудью. Животные вели себя тихо. Она представила себе быка в его выгородке, голова – большой мешок, пропускающий через себя ночь, словно реку. Мир, объятый туманом, мир в хрупком стеклянном футляре наличной минуты отчаянно ждал прибытия. Вглядись пристально, всматривайся долго – и, может быть, это происходит уже, фигуры скапливаются во дворе, потом один отделяется, тощий, как узник, и сообщает поразительную весть. Спасательная миссия, сбор всего ценного. И она поведет их через поле забирать Айрин (с собой ничего не надо, у них все есть). Две женщины украдкой из дома в резиновых сапогах, в пальто поверх ночных рубашек. Разговоры будут идти годы: две молодые жены в декабрьскую полночь пропали бесследно, сейчас они, может быть, обитают в Ледоме[36] или на Марсе. Нахлынут газетчики, ученые от правительства, будут фотографировать выжженную траву там, где аппарат сел и где он взмыл в вышину. Миссис Кейс из магазина – «Что знаю, то знаю» – станет знаменитой…

Она отступила в дом и закрыла дверь. Можно было запереть ее на большой ключ и засовы, но она не стала. Кому придет в голову лезть в такое жилье?

В кухне он по-прежнему спал. Через некоторое время она его разбудит, они вместе поднимутся и лягут в холодную постель. Она налила чайник и поставила греть воду для грелки. Ее книга была прислонена к корзинке для яиц. Она кинула на пол подушку и села спиной к «рейберну». Нашла страницу и, слегка хмурясь, начала читать – одной рукой держала книжку, другая ладонь под одеждой ощущала жар живота, того места, все еще очень странного ей, где жизнь удваивалась.

14 декабря 1962 года

1

– Некоторые, – сказал он, – предпочитают в два приема. В два захода, так скажем. А я все делаю сразу – и отлично. Зачем дважды, когда можно единожды? Как, вероятно, не говорил епископ актрисе.

Он поднял глаза. Наверно, произносил это перед студентами и получал желаемый отклик. Эрик кивнул. Он смотрел на его руки, на быстрые движения ножа. Потом нож был отложен в сторону, и он, запустив руки внутрь, поднял разом то, что освободил – сердце, легкие, желудок, печень, почки, почти весь набор из лавки мясника, все между пищеводом и мочевым пузырем, – и одним движением, оставив лишь тоненькую вереницу розовых пятнышек, перенес на стол, на этакий стол-кровать на колесиках, чья мраморная поверхность шла поперек и выше голых ступней Стивена Стори. Кишки уже лежали в ведре. Для грудной клетки, отделенной подобием садовых ножниц, имелся особый столик. Тело было теперь почти пусто. С мозгом – чуть позже.

Фамилия патологоанатома была Севен («Нет, не Северн, не река, а севен, семь»). Может быть, подумал Эрик, надо выразить ему восхищение. Блеск