Бездна. Книга 3 - Болеслав Михайлович Маркевич

Нельзя не заметить сходство – в составе героев и месте действия – с коллизией в «Обрыве» (опубликованном двумя годами позже), где Вера увлечена циничным нигилистом Волоховым и становится жертвой его вожделений. Но у Гончарова драма разрешается в торжествующей финальной теме великой «Бабушки России», в чем выразились надежды и творческая воля писателя, устремленные поверх реального состояния общества. Драма семьи Бережковой оказалась растворена в жизнеутверждающей эпике, лишена того провидческого голоса, которым хор в коммосе «Эдипа в Колоне» возвещает о грядущих бедах. В большей части прозы Маркевича, хорошо знавшего древнегреческий театр, такой голос явственно слышен.

Единственное у него оптимистическое завершение основного романного сюжета дано в окончании «Марины из Алого Рога» (1873), но оно таково лишь потому, что антагонизм снят: Марина избавляется от прогрессистских и нигилистических наваждений и увлекается сильным чувством к Завалевскому. В их отношениях нет драмы, а побочная сюжетная и моральная напряженность в романе связана с появившимся рядом с главными героями учителем-нигилистом Левиафановым.

Именно он со своими планами социальной ломки выходит уже на общественную арену. Ему ненавистен государственный строй, «обскурантизм» в образовании, и он отправляется в Петербург насаждать «прогрессивные» идеи в военной гимназии. Он убежден в успехе, и тому есть причины: сочувствующий Левиафанову делец Верман, в чьи слова Маркевич вкладывает свое знание о положении дел, с удовлетворением замечает: «…самая настоящая либеральная цивилизация теперь в военном ведомстве» (3, 188). Действительно, радикально-демократическая идеология в ту пору уже находила, причем в возрастающем числе, адептов в офицерской среде, даже в высших ее слоях, и автор прямо указывает на такой симптом «патологических» процессов. Позже он подтвердит и усилит симптоматику в «Переломе», обнаружив ее на верхах российского воинства и показав в образе «ученого подполковника» Блинова, офицера-прогрессиста новейшего типа, который сочувствует арестованному нигилисту и способствует его побегу. Из фактов того времени исходил и Достоевский, упоминая в «Бесах», что Петр Верховенский создал в уезде свою «пятерку <…> между офицерами».

В «Переломе» (1880–1881) и «Бездне» (1883–1884) представлены уже крупные фигуры разрушителей – в их идеях и делах, в резких очерках их облика и поведения. Прежде всего это Иринарх Овцын, исполнитель революционно-анархической программы «центра». Рядом с ним не случайно поставлена личность его отца, насмешливо прозванного Ламартином за его идеализм, впрочем, комически мелкий. Он, в сущности, оправдывает и поддерживает дело сына. В том, как он относится к Иринарху, очевидна близость к образу Степана Трофимовича Верховенского в его отношениях к сыну Петруше, в романе Достоевского «Бесы» (1871) они выступали один – как носитель идей сороковых годов и тип идеалиста той эпохи, а второй – как порожденный ею же идеолог и практик нигилизма и радикального разрушения. Именно «Бесам» обязаны упомянутые романы Маркевича появлением в них новой для автора повествовательной тональности – саркастической иронии, и от «Бесов» берет начало сгущающийся мрачный колорит в романной трактовке общественно-политической жизни России в 1860–1880-е гг.

Если Иринарх в изображении Маркевича вызывает нравственное отвращение, то уже с чертами бестиальности предстает в «Бездне» «свирепый» революционер-террорист по кличке «Волк». Связанный с русскими «бомбистами» и революционной эмиграцией, по облику, манере поведения, он несомненно имеет своим прототипом революционера А. И. Желябова. Тот был судим на «процессе 193-х», в ходе которого оказался оправдан, участвовал в организационной и пропагандистской работе «Народной воли», в подготовке покушений на Александра II. Сам Маркевич писал о «Волке» П. К. Щебальскому 30 октября (11 ноября) 1882 г., что «этот нигилист новой формации», который «от добролюбовских теорий перешел к бакунинской „анархии для анархии“, – тип Желябовых и К°. Смею думать, что он мне удался лучше, чем деревянная фигура Овцына»[155]. И в том же письме приводил слова А. Н. Майкова об этом персонаже: «Не в пример глубже взято». По поводу «деревянной», «без полутонов» фигуры Овцына Маркевич поясняет: «Впрочем, Чернышевский, Добролюбов e tutti quanti <и прочие подобные, итал.>, которых я лично знал, были именно такие сплошные, без полутонов люди… Intuition <предвидение, фр.> для моего Буйносова дал мне процесс цареубийц, на котором я присутствовал от начала его и до конца, прилежно изучая физиономии, пошиб речей и tenue <манера поведения, фр.> этих маниаков злодейства»[156]. Кроме того, источником сведений о русских революционерах и террористах Маркевичу послужила полученная им в Вене от К. А. Губастова книга «La Russia sotterranea» («Подпольная Россия»), в которой были собраны очерки революционного деятеля, прозаика, публициста С. М. Степняка-Кравчинского, первоначально публиковавшиеся в 1881 г. в миланской газете «Il Pungolo».

В подрывную работу вовлечены не только такие озлобленные люди низкого происхождения, как Троженков, тайный корреспондент «Колокола», но и аристократ Владимир Буйносов, зараженный революционно-анархической идеологией, юный Гриша Юшков, сын севастопольского героя, совращенный Иринархом в нигилизм.

Помимо разрушителей снизу Маркевич выводит на страницах «Перелома» и «Бездны» фигуры, принадлежащие к разным структурам государственного управления и прямо или косвенно способствовавшие распространению нигилистической и анархической «патологии» в России. На средних этажах власти это губернский товарищ прокурора Тарах-Таращанский, откровенно объявляющий себя демократом и противником всяких действий администрации, стесняющих «свободу гражданина», в чем его вполне поддерживает новый губернатор Савинов, также намеревающийся действовать в духе новейшего гуманизма и устранять «полицейские чины», слишком ревностно служащие государственным интересам. Именно товарищ прокурора, недовольный, как он говорит, «нашим убогим правительством» (10, 155), склонен из сочувствия к «интеллигентному студенту» отпустить Иринарха, посаженного в острог за агитацию среди крестьян.

Но и на самых верхних этажах власти потакают таким антигосударственным действиям или признаются в бессилии им препятствовать. Эта тема развертывается в «Переломе» в свете эпиграфа «Безумный натиск здесь, а там отпор бессильный», представляющего собой измененную Маркевичем строку из стихотворения Пушкина «К вельможе» (1830). Он использовал ее как характеристику современных отношений между агрессивными радикалистскими элементами и властью, не способной противодействовать им. (У Пушкина: «Здесь натиск пламенный, а там отпор суровый».)

Троекуров во время встречи с Павановым, занимающим очень высокий пост в правительстве, рассказывает, как он «наказал нагайкой» Иринарха за его гнусный поступок (история стала известна «наверху» из публикации в «Колоколе»), и просит Паванова «буквально передать ее туда, где интересовались ею, так как она может служить лучшим образчиком того беспомощного положения, в которое ставит в настоящую минуту всех людей порядка в России полное отсутствие в ней власти и системы в управлении» (7, 336). На что Паванов откровенно признается ему как близкому некогда человеку: «Nous ne pouvons rien; le torrent nous emporte» («Мы ничего не можем, поток несет нас», фр.). И заявляет, что Россия идет в