Дни убывающего света - Ойген Руге

вкус подозрительный. Он выкидывает еду, не съев даже половины. Ему захотелось пить, он заходит в маленький ресторанчик а-ля «Макдоналдс» и заказывает бургер и колу. Столы из пластика, все сломаны, надломаны, в трещинах. Верещит игровой автомат. Входят двое молодых парней, в капюшонах и свисающих джинсах. Странно, думает он, жуя бургер, что по всему свету молодежь выглядит одинаково — по крайней мере, молодежь определенного рода. Оба что-то покупают, уходят. Александр смотрит им вслед, как те вразвалку переходят улицу, развязно жестикулируя.

Через три километра Александр поворачивает налево, потом еще раз налево и направо — и вот он на месте, на Тапачула. Узенькая улочка, без единого деревца. Вместо деревьев — фонари и столбы, между которыми свисает паутина проводов. Номер 56а: двухэтажный дом шириной метра четыре, он узнает зубцы садового парапета на крыше, оттуда сверху бабушка смотрела вниз, но на фотографии, хоть она и была черно-белой, всё выглядело как-то зелено. Как-то по-тропически и щедро.

Он осторожно заглядывает в зарешеченное окно на первом этаже. Там стоят ящики — по всей видимости, склад. Переходит на другую сторону улицы, рассматривает дом. Пытается что-то почувствовать. Как почувствовать былое присутствие бабушки?

Пока чувствуется только боль в ступнях. И в спине. В заметно ослабевших за время пребывания в больнице мышцах ног.

Ну углу он рукой подзывает зелено-белое крошечное такси, фольксвагенского «жука», хотя в Backpacker прочел, что на улице ловить такси не следует. Водитель дружелюбен, на нем чистая белая рубашка. Таксометр тоже есть.

Водитель сворачивает направо, на Insurgentes, совершенно верно. Машины движутся вяло, таксометр жужжит. И вдруг водитель поворачивает налево, хотя центр справа. Возможно, успокаивает себя Александр, он хочет обогнуть пробки на Insurgentes. Но вместо того, чтобы поехать по следующей параллельной улице, водитель бесконечно поворачивает, придерживаясь какого-то рваного курса, который кажется уводит от места назначения.

— Adonde vamos[17], — спрашивает Александр.

Водитель что-то отвечает, жестикулирует. Улыбается в зеркало заднего вида.

— Стоп, — говорит Александр.

— No problem, — говорит водитель на своего рода английском. — No problem!

И не останавливается.

Останавливается тремя минутами позже в заброшенном проулке: стены, крыши с гофрированным свинцовым покрытием, разруха. Водитель коротко сигналит, словами и жестами дает Александру понять, чтобы тот оставался в машине, и исчезает.

Александр ждет несколько секунд, выходит из машины. Но едва он, разогнувшись, выбирается из низенькой дверцы, как лицом к лицу оказывается с двумя фигурами. На первый взгляд, в этих капюшонах и широких джинсах, они выглядят как те два типа из бургерной, но потом замечает, что эти моложе. Вряд ли старше шестнадцати, долговязые, худые. У одного, который повыше ростом, пушок над верхней губой, а в руке у него красивый, нож с отделкой. Другой, поменьше ростом, с умными проворно рыскающими глазами, показывает на такси и что-то спрашивает у Александра. Александр не понимает, но всё же понимает: не хочет ли он оплатить такси. Тупой трюк. Громко отвечает, по-немецки:

— Ich verstehe nichts.[18]

— Dinero, peso, dollar, — говорит маленький.

Александр достает портмоне, в решимости отдать пацану не больше, чем показывает таксометр. Но прежде чем он успел заметить, «малыш» вырывает портмоне из его рук, на безопасном расстоянии проверяет содержимое. Непроизвольно Александр делает шаг по направлении к «малышу». Тот, что с пушком над верхней губой, поднимает нож, нервно размахивает им. «Малыш» вынимает деньги, там триста долларов и пара сотен песо и швыряет Александру портмоне. Пару секунд спустя оба исчезли.

Недолго думая, Александр уходит. Ему хочется поскорее убраться отсюда. Слышит, как кто-то зовет его. Слышит, как заводится мотор старенького «фольсквагена», как тот приближается. Какое-то время таксист едет рядом с ним и пытается его уговорить. Александр игнорирует его. Смотрит прямо перед собой, просто идет. Как по туннелю. Спустя некоторое время ему на ум приходит словосочетание «разбойное нападение». Его ограбили. Два шестнадцатилетних подростка. Два маленьких мальчика. Он чувствует себя униженным. И не столько из-за ножа, сколько из-за проворных умных глаз «малыша», которые сказали ему, что он такое — глупый неуклюжий белый, которого следует обобрать. И? Разве не так? Да, так и есть. Он чувствует это. Чувствует обман.

Бредет дальше — как ему кажется, в направлении Insurgentes. Темнеет. Кварталы постепенно становятся оживленнее. В домах зажигается свет. Люди стоят на улице, пялятся на него, на глупого неуклюжего белого. Обман. Он видит магазины, забегаловки — обман. Видит рекламу на крышах, видит такси, проносящиеся по Insurgentes, бродячих торговцев, которые хотят всучить ему украшение или солнечные очки — обман. Даже глядя на жалкие деревца на разделительной полосе, глядя на беспомощные стилизованные копии, глядя на разбитый тротуар или свисающие отовсюду провода, глядя на оборванные плакаты, на покрашенные в желтый тротуары, вышки сотовых операторов, электропроводку, глядя на косящие под «Макдоналдс» закусочные или на мужчину в сияющей белизной рубашке и с толстыми кольцами на пальцах, выходящего из двери заведения с мерцающей вывеской, он понимает: всё это — обман, и удивляется, как мог не заметить этого раньше. Его обманули, всю жизнь его обманывали. Его водили за нос (он хихикает от радости такому открытию). На самом деле всё — обман, а правда в том, что он — глупый неуклюжий белый, которого нужно обобрать, а что с ним еще делать?

Что он себе напредставлял, ради всего святого? Он и впрямь верил, что кто-то его ждет? Верил, что Мексика встретит его с распростертыми объятиями как старого знакомого? Надеялся, что эта страна вылечит его? От чего?.. Да-да, что-то в этом роде… С его губ срывается страшный звук. Он смеется, хрипит. Сам не знает. Машинально переставляет ноги. Злость подгоняет его. Ему хочется пить, но он идет, машинально, шаг за шагом. Чувствует сухость в горле. Чувствует, что охрип от разговора, даже от беззвучного разговора с самим собой. Теперь болят ступни. Но жажда куда хуже. Он знает это по марафону — боль пройдет, а вот жажда будет усиливаться. Он обшаривает карманы брюк в поисках завалявшихся монет — на бутылку воды не хватает. Не хватает трех песо. Но три песо — это три песо. Не стоит и спрашивать. Никто не подарит ему их, ему — глупому неуклюжему белому. Даже если у него рак. Он садится на скамью. Голова кружится. Он вспомнил о марафоне в Р., когда его выдернули с соревнования из-за острого обезвоживания. Когда он уже не отдавал отчета, что делает. Вспоминает, что единственными напитками за день были чашка кофе и стакан колы. Жара. Он прошагал, наверняка, километров двадцать. Ощущает соблазн зайти