Дни убывающего света - Ойген Руге

Голос в его ушах еще пару раз что-то промурлыкал. Скакнул, прокудахтал. Засмеялся…

Он снял маску для сна. Проверил, не заметил ли кто-то, что он покраснел… Но ни никому не было до него никакого дела. Толстяк с золотой цепью (который вот умудрился же не заработать себе никакого рака) пялился в свой экран. Блеклая мамаша пыталась немного поспать. Только ребенок смотрел на него, сияющими глазами цвета колы.

Мехико, аэропорт. Дуновение теплого ветра. Когда он ступил на землю города (страны, континента), мелькнула мысль, что запах не такой, как от нитратных удобрений в зимнем саду у бабушки.

Такси. Водитель мчит как ошпаренный, криво повиснув на своем сидении, наполовину высунувшись в открытое окно. Американские горки. Александр откидывается на спинку. Такси несется по широкополосным avenidas[12], водитель рывками выворачивает руль, шины визжат, где-то не там повернул на кольце, протискивается в просветы шириной с игольное ушко, трафик снаружи рычит, резкий поворот направо, затем улица сужается, слева и справа люди на тротуаре, водитель едет на красный, в этот момент, первый раз, он поворачивает голову, чтобы проверить, свободна ли дорога.

Отель «Borges» — рекомендация от Backpacker. В centra historico[13], 35 долларов в сутки. На ресепшн сотрудник с молочным лицом в синем костюме объясняет ему что-то, он не понимает. El cinco piso — всё, что он понял — пятый этаж. Номер большой, вся мебель перекрашена в бордовый цвет, даже безвкусицей не назовешь. Александр падает на кровать. Что теперь?

Он выходит на улицу. Смешивается с людьми. Восемь часов вечера. Улицы полны, он плывет с толпой, вдыхает дыхание других. Приземистые полицейские, одетые в бронежилеты несмотря на жару, свистят в свистки. Споткнувшись, он чуть не падает в яму размером с крышку от люка — его подхватывают идущие навстречу. Они смеются, помогают ему — большому зазевавшемуся европейцу — встать. И вот он в парке. Везде идет торговля. В гигантских сковородах, мирно соседствуя, тушатся мясо и овощи. Продаются покрывала и украшения, старые телефоны, циркулярные пилы, будильники, свиная кожа грубой выделки, продаются вещи, которые он никогда не видел, продается всё: украшения из перьев, скелеты на ниточках, лампы, распятия, стереоустановки, шляпы.

Александр покупает себе шляпу. Вспоминает, что уже давно хотел купить шляпу. Теперь есть аргументы «за». Теперь он может сказать: «в Мехико шляпа нужна, из-за солнца». Но он не говорит этого. Он покупает шляпу, потому что нравится себе в шляпе. Покупает шляпу, чтобы пойти против привитых ему принципов. Против отца. Против всей своей жизни, в которой он не носил шляп. Почему собственно? Это же так просто! Ему хочется рассмеяться. Он даже смеется. Нет, конечно же, не смеется, а улыбается. Толпа несет его. Только теперь у него и возникает чувство сопричастности. Теперь, в шляпе, он один из них. Вдруг выясняется, что он может говорить по-испански: сколько стоит… я хотел бы… taco, tortilla?.. Gracias, señor… Señor![14] Он кланяется, как кланяются при вручении какого-нибудь почетного звания. Пожилая женщина хихикает. У нее всего лишь один зуб. Александр движется дальше. Поедает тортилью. Идешь, стоишь, вокруг движение. Снова стайки приземистых полицейских, бессмысленно — как можно было бы подумать — свистящих, но в этот же миг до него доходит: они свистят, и только. Как птицы. Они свистят, просто потому что они есть. Ошеломляющее откровение. Они взмахивают крыльями, руками, непонятно, вне всяких правил и значений, в то время как движение, следуя каким-то природным законам, регулирует себя само.

И тут он услышал музыку. Не переливы свистков, а настоящую музыку. Едва различимо врываются то скрипка, то труба: скрипка и труба! Типичные для мексиканской музыки инструменты, как на граммофонной пластинке бабушки Шарлотты. Воспоминания нахлынули на него, он ускорил шаг. Теперь звучало так, будто гигантский оркестр настраивает инструменты. Казалось, что распеваются певцы хора. Что там творится? Александр оказался на ярко освещенной площади. Площадь полна людей, среди них — он просто не верит своим глазам — сотни единообразно одетых музыкантов, разбившихся на маленькие группки: капеллы большие и маленькие, по десять человек и по два, с огромными сомбреро и легкими соломенными шляпами, с рядами золотых пуговиц или серебряной каймой, с эполетами и бахромой, розовые, белые, синие — и все они играют музыку! Одновременно! Необъяснимое действо. Будто некие загадочные насекомые явились вдруг из ниоткуда. Процессия какая-то? Забастовка? Предотвращение конца света? Здесь та самая единственная площадь, с которой их может расслышать какое-нибудь божество?

Александр бродит, вслушивается, как в трансе, переходит от капеллы к капелле, слух выискивает свою музыку: вон там позади… Или нет… А вон… Так похоже! Останавливается перед одним из певцов. Небесно-голубой костюм, белая рубашка сияет, смолянисто-черные волосы, а на шее экстравагантная бабочка.

— Mexico Undo, — говорит Александр.

Певец отвечает:

— Sí!

— Jorge Negreto, — говорит Александр.

Певец отвечает:

— Sí!

Музыканты делают по затяжке, отставляют в сторону бутылки, подтягивают брюки, поправляют сомбреро, и вдруг — заиграла старинная пластинка бабушки Шарлотты: пам-папа-пам-папа… Voz de la guitarra mia… al despertar la mañana…

Александр недоверчиво глядит на певца. Шутовская бабочка, сияющие черные волосы, белые зубы, сверкающие из-под усов и формирующие звуки, абсолютно такие же, как на пластинке, что тысячу лет назад разлетелась на тысячи кусочков…

Конечно же, это не может быть правдой. Возможно, это помутнение разума.

Розыгрыш.

México lindo у querido

si muero lejos de ti

que digan que estoy dormido

у que me traigan aquí

Песня кончилась. Он замечает, что по щекам бегут слезы. Музыканты смеются. Певец спрашивает его:

— Americano?[15]

— Alemán, — тихо произносит Александр.

— Alemán, — громко повторяет певец, для других.

— Ah, Alemán, — говорят они.

Прекращают смеяться. Понимающе кивают — так, будто он пришел сюда из Германии пешком. Певец хлопает его по плечу.

— Hombre, — говорит он.

Александр уходит. Музыканты машут ему.

Он идет медленно. Напевает. Людей на улицах стало меньше. Покупает пиво. Слезы на щеках высыхают. Он вдыхает посвежевший ночной воздух. Может, ему не хватает тепла толпы? Трели свистков умолкли. Звезд не видно. Он в Мехико. Сколько лет он был уверен, что никогда, никогда в жизни не ступит на эту землю? И вот он здесь. Вот идет по этому городу. И всё это розыгрыш. Берлинская стена. Рак. Кто сказал, что у меня рак? Вдруг, оглядываясь назад, всё кажется ему сумасшествием. Диагноз — просто утверждение. Больница