Четверть века назад. Книга 1 - Болеслав Михайлович Маркевич
Четверть века назад. Книга 1 читать книгу онлайн
После векового отсутствия Болеслава Михайловича Маркевича (1822—1884) в русской литературе публикуется его знаменитая в 1870—1880-е годы романная трилогия «Четверть века назад», «Перелом», «Бездна». Она стала единственным в своем роде эпическим свидетельством о начинающемся упадке имперской России – свидетельством тем более достоверным, что Маркевич, как никто другой из писателей, непосредственно знал деятелей и все обстоятельства той эпохи и предвидел ее трагическое завершение в XX веке. Происходивший из старинного шляхетского рода, он, благодаря глубокому уму и талантам, был своим человеком в ближнем окружении императрицы Марии Александровны, был вхож в правительственные круги и высший свет Петербурга. И поэтому петербургский свет, поместное дворянство, чиновники и обыватели изображаются Маркевичем с реалистической, подчас с документально-очерковой достоверностью в многообразии лиц и обстановки. В его персонажах читатели легко узнавали реальные политические фигуры пореформенной России, угадывали прототипы лиц из столичной аристократии, из литературной и театральной среды – что придавало его романам не только популярность, но отчасти и скандальную известность. Картины уходящей жизни дворянства омрачаются в трилогии сюжетами вторжения в общество и государственное управление разрушительных сил, противостоять которым власть в то время была не способна.
– Вас давно ждут, – обратилась она к нему, – репетиции начались, и все они теперь в театре avec Larion. Вам гораздо веселее там будет qu’avec une vieille femme comme moi3. Monsieur Зяблин, и вы… Ступайте, ступайте! Я вас не удерживаю…
Зяблин вздохнул, повел на нее телячьим взглядом, как бы говоря: «жестокая!» – и не тронулся с места.
«Восхитительная женщина», – думал Гундуров тем временем, чуть не со слезами умиления чмокая жирную руку с целым арсеналом колец на коротких пальцах княгини, которую протянула она ему при сем не без некоторого покровительственного оттенка, – и вышел из кабинета сдержанно и спокойно.
Зато с лестницы он чуть не скатился кубарем…
В театре действительно шла та невообразимая неурядица, что у актеров-любителей называется «первая репетиция». Суетня была страшная, всякого ненужного народу множество; на сцене бегали, толкались, искали чего-то; смех, писк, горячие слова спора неслись, звуча каким-то пронзающим звуком, под высокий свод залы. Успевший уже охрипнуть режиссер вызывал то и дело, по кличке роли, то одного, то другого из действующих лиц «Льва Гурыча Синичкина» (шла проба этого водевиля).
– Раиса Минишна, Борзиков! Катя! Надя! Маша! Варя! – перекликал он имевших выходить в эту минуту актеров.
Слышались возгласы:
– Разве мне выходить?
– Конечно, вам!..
– Ах, виноват, я не дослышал…
– Варя! Варя! Кто Варя, mesdames?..
– Нет ее!..
– Как нет? А ты?
– Я Надя.
– Неправда – я Надя…
– Ах, Боже мой, я твою роль захватила! А где же моя?.. Не видал ли кто моей роли?
– Шш… ради Бога, господа, ничего решительно не слышно…
– Ни за что, ни за что я этого не скажу! – звенел голос Ольги Елпидифоровны, – надо это вычеркнуть!..
– А куда ж я реплику-то мою дену? – гудел Вальковский.
Все были так заняты, что никто не заметил, как вошел Гундуров.
– Четвертое действие… Сударыни, куплет! – хрипел выписанный из Москвы режиссер Малого театра, – ансамбль: граф Зефиров и девицы… Пожалуйте!
– Я не знаю этой музыки…
– И я не знаю…
– Ха, ха, ха… А вчера целый вечер за фортепьяном повторяли!
– Позвольте, музыкант сейчас вам подыграет. – Одинокая скрипка запиликала мотив вальса.
– Граф Зефиров, вам!..
Шигарев, занимавший сцену с какими-то четырьмя барышнями, на которых он карикатурно выпучил глаза, запел, подражая разбитому старческому голосу:
А! это вы, мои пулярки!..
Хохот отвечал ему изо всех углов.
– Извольте, вам-с! – Сейчас же за графом все вместе:
Спешила каждая из нас…
– кричал барышням режиссер, хлопая себя в такт по ладони рукописью пьесы.
Барышни сбились все в одну кучку и, выглядывая из-за спины одна другой, открыли рты, собираясь петь…
– Позвольте, позвольте-с! – кинулся между них несчастный распорядитель. – Так невозможно! Вы должны кружком стоять около графа!..
– И даже «приседать с грациозностью», сказано у Ленского! – кричал им снизу Свищов, бывший тут же и что-то очень суетившийся.
– Хи, хи, как смешно, хи, хи! – заголосили ему в лад барышни, которых успели кое-как расстановить кругом Шигарева.
– Извольте же сначала!
А, это вы, мои пулярки!
А это что у вас? подарки?
– запел опять Шигарев.
Спешила каждая из нас
С днем ангела поздравить вас…
– немилосердно запищали хором Катя, Маша, Варя и Надя.
Ли, ай, ай, ай, как режут нас!
– запищал, в подражение им, Свищов, затыкая себе пальцами уши.
Хохот в зале раздался пуще прежнего…
Одна из пулярок сильно разобиделась:
– Что же это? Просят, а потом смеются!.. Я не буду играть!..
– И я!.. И я! О-ох! О-о-ох!..
– Ни… за что… не бу-у-дем! – принялись они хныкать уже все вчетвером.
Режиссер растерянно поглядел на зрителей.
Из первого ряда кресел отделилась высокая, полная барыня, жена окружного начальника государственных имуществ, игравшая роль Раисы Минишны, самая «образованная дама» в уезде, и побежала к сцене:
– Феничка, Eulampe, finissez, quelle honte! Je vous ai donc amenées ici4! (Две из пулярок были ее племянницы)…
Но Eulampe, – Евлампия то ж – и Феничка оставались глухи на ее внушения:
– Потому что мы не светские… не графини!.. – всхлипывали они.
Вальковский, стоявший все время в кулисе, весь поглощенный, по-видимому, чтением своей роли Синичкина, одним прыжком очутился у рампы:
– Вон! Пошел вон! – с расширившимися не в меру зрачками и дрожавшею губою вскинулся он на Свищова, главного виновника этих слез, который, со свойственным ему нахальным спокойствием лица, глядел, ухмыляясь, на разобиженных барышень.
– Ты с ума сошел! – вскликнул он, подняв, бледнея, на Вальковского свою коротко à la malcontent5 остриженную голову.
– Ты расстраивать, ты только расстраивать! – бешено кричал на него тот.
Все переполошилось в зале…
– Господин Вальковский! – раздался вдруг резким и отчетливым звуком голос князя Лариона Васильевича, – вы в доме княгини Шастуновой!..
«Фанатика» точно чем-то приплюснуло; он покосился на угол, откуда донесся до него этот голос, повернулся на длинных ногах и, без слов, опустив голову, как перепуганный волк, отправился назад в свою кулису.
Гундуров воспользовался смятением, чтобы незамеченно пододвинуться ближе к диванчику у окна, на котором сидела княжна, рядом с Ашаниным. Оба они, показалось нашему герою, так увлечены были своею беседою, что ничего того, что происходило вокруг, не достигало ни до слуха их, ни до зрения. Подойти прямо к Лине, – «а это была его прямая обязанность, как к хозяйке», говорил он себе, – мешало ему овладевшее им вдруг чувство какой-то неодолимой робости. Ему было невыразимо досадно на Ашанина за то, что он так всецело поглощает ее внимание, – и в то же время он каким-то необъяснимым чутьем отгадывал, был уверен, что Ашанин говорил о нем, Сергее Гундурове, и что у Ашанина с нею никакого серьезного разговора и быть не может, кроме как о нем, Гундурове…
– Да вот и он, легок на помине! – как бы в явное подтверждение его догадок, обернувшись и увидав его, кивнул на него княжне Ашанин.
Она поклонилась ему с места своим милым долгим поклоном сверху вниз.
Гундуров подошел.
– Здравствуйте! – сказала она, улыбаясь, как всегда, одними губами и не подавая ему руки (он заметил, что она никому не подавала руки, и это ему очень нравилось в ней: «Женщина, – рассуждал он, – никогда ни с кем не должна быть фамильярна»).
– Ты только что приехал? – спросил, обнимаясь с ним, его приятель.
– Да, с полчаса… с тетушкою…
– А, и ваша тетушка здесь? –
