Четверть века назад. Книга 1 - Болеслав Михайлович Маркевич

тщеславия подумал, что «вот они как парадно подкатят под широкое крыльцо Сицкого», – и тотчас же, слегка покраснев, сказал себе: «Как мелко бывает однако на душе человека, даже в лучшие его минуты». Он как-то очень ясно сознавал, что для него пришли эти «лучшие минуты».

Добрые лошадки домчали их без передышки до самого казенного леса, уже знакомого нашему читателю, за которым начинались владения Шастуновых. Там, по узкой и изрытой подсыхавшими колеями дороге, приходилось поневоле плестись шажком.

Громкий крик понесся им навстречу, едва въехали они в лес. Чей – то надрывающийся голос лился перекатами по лесному пространству, еще не внятный, но несомненно грозный… Кто-то гневался против кого-то очень сильно.

– Что там такое? – привстал невольно Гундуров.

– Левизор, стало быть, действует; насчет порубки, стало быть, – объяснил с козел Федосей. Кучер дернул вожжами, четверня прибавила шагу…

Послышались уже явственно слова:

– Не видишь, распротоканалья ты эдакая, не видишь? А вот я тебе покажу! – звенел, словно надтреснутая труба, разъяренный начальственный баритон.

– Батюшка, ваше благородие… помилуйте!.. Куда ж свернуть прикажете? – раздался подначальный перепуганный фальцет. – Кладь свалишь!..

– И вали, сто ершей тебе в глотку, вали, сиволапый черт! – слышалось все яснее и звончей.

За ближним уклоном дороги открылось следующее зрелище.

Посередь самого проезда, меж тесно сходившимися здесь с обеих сторон стенами леса, стояли друг против друга тройка в тарантасе и застрявшая колесами в глубокой колее извозчичья телега. Высоко нагроможденные на нее деревянные жбаны, миски и кадушки неуклюже торчали и кренили на бок из-под дырявой рогожи и плохо увязанных кругом веревок. Хозяин без шапки – явно только что сброшенной с его головы, – прижавшись к своей клади, стоял с приподнятыми к лицу, растопыренными ладонями в ограждение его от чаемого немедленно удара подступавшей к нему руки в красном обшлаге… Рука принадлежала господину в форменном сюртуке и фуражке, необыкновенно быстрому и зоркому в своих движениях, хотя живот начинался у него от самого горла и коротенькие ножки с трудом, казалось, могли поддерживать груз наседавшего на них объемистого туловища. Он, видимо, только что выскочил для кратчайшей расправы из своего экипажа, в котором сидел спутник его, плотный молодой человек в сером плаще и белой волосяной фуражке.

– Исправник, – доложил, оборачиваясь к барину, Федосей.

– Я его знаю! – проговорила спешно Софья Ивановна, которую всю коробило от этой сцены. – Господин Акулин, господин Акулин! – крикнула она громко, между тем как экипаж их остановился за тарантасом исправника.

Рука в обшлаге машинально спустилась с высоты лица извозчика. Господин Акулин обернулся. Обернулся и молодой человек, сидевший в тарантасе.

– А, Гундуров, здорово!

– Гнев, о поэт, ты воспой Елпидифора Павлова сына! – крикнул он, закатываясь оглушительным хихиканьем и кивая на исправника.

– Это кто? – нахмурясь, спросила племянника Софья Ивановна.

– Свищов, юрист бывший… Нахал! – промолвил он сквозь зубы.

– Это видно…

Господин Акулин тем временем ковылял к фаэтону на своих коротеньких ножках.

– Ваше превосходительство, Софья Ивановна… – Она не дала ему договорить.

– Драться, может быть, и очень приятно, – отрезала она ему прямо, – только это нисколько делу не помогает…

– Pardon, madame, – несколько обиженно и слегка сконфузясь отвечал он, – я образованный человек… mais ces canailles5, эти сиволапые бестии…

Она прервала его еще раз:

– Все это прекрасно, только вы видите, что этот «сиволапый» засел в колею, и пока он там будет сидеть, ни вашему, ни нашему экипажу проехать нет никакой возможности. Следовательно, прежде всего вытащить его телегу надо, а затем, может быть, и бить его не окажется нужным.

– Федосей, пойдем, поможем! – молвил Гундуров, выскакивая из фаэтона. Он едва сдерживался…

Исправник, надув губы, быстро отковылял к своему тарантасу. Спутник его присоединился к Гундурову и его слуге. Они вчетвером с кучером Акулина долго бились, пытаясь сдвинуть задние колеса тяжело нагруженной телеги, между тем как извозчик, усердно уськая и подхлестывая под брюхо свою скользившую в вязкой глине лошадь, то отчаянно тянул ее справа за узду, то, перебежав налево, наваливался всем телом на оглоблю… Кончилось тем, что бедный конь, рванувшись вбок последним усилием, вывез телегу, – и тут же свалился с нею на край дороги, споткнувшись о какой-то корень. Миски и кадушки покатились под ноги исправниковой тройки.

– Ну, теперь проедем; садитесь, Николай Игнатьевич – звал Акулин Свищова. – За урон получи! – величественно крикнул он.

Смятая им в ком красненькая бумажка завертелась в воздухе и опустилась к ногам растерянного извозчика.

– Алкантара-Калатрава6, гранд испанский! – расхохотался на весь лес Свищов, подсаживаясь к Акулину в тарантас и подмигивая оттуда на него Гундурову. – Ты также в Сицкое? – тут же спросил он его.

Гундуров не без удивления поднял глаза: он никогда не был на ты со Свищовым.

– Ну, так до свидания! – преспокойно кивнул ему тот, не дождавшись ответа.

Тройка покатила, гремя бубенцами наборной сбруи…

– Извольте и ваша милость проезжать! – обернулся к нашему герою извозчик, успевший тем временем с помощью Федосея отпустить дугу и поднять свою лошадь.

– А как же с кладью-то твоею быть, свалилась ведь она вся?

– Ничего, батюшка, ваше сиятельство, спасибо вашей милости, сам управлюсь. Живо справлю… – на радостях-то, – примолвил он, улыбнувшись во весь рот.

– Грозён, небось, на вашего брата, неисправного, исправник-то? – сострил, в свою очередь, Федосей.

– Беда, – извозчик тряхнул головой, – как сорвет этто он с меня шапку… Одначе, дай им Бог здоровья, не обидели!..

XI

На балконе Сицкого, охватывавшем весь фасад дома со стороны двора и соединявшемся с боковыми висячими галереями, которыми, в свою очередь, соединялись с главным корпусом флигеля его, можно было отличить еще издалека присутствие целого общества. У Гундурова так и заходило в груди. Тут ли княжна? – сгорал он мучительным нетерпением, так же мучительно стараясь не дать это заметить сидевшей с ним рядом тетке и в то же время с глубоким смущением чувствуя, что тетка «видит его насквозь»…

Ни княжны, ни матери ее и дяди тут не было, и общество, разгуливавшее по балкону – всякие соседи обоего пола, – было едва знакомо Софье Ивановне и ее племяннику. Только Надежда Федоровна, узнав их, побежала на лестницу встречать «генеральшу» (Софью Ивановну иначе не звали в уезде) и тотчас же привела их в собственный апартамент хозяйки, куда допускались только «порядочные гости» (к мелкой сошке – «le menu fretin»1, как выражалась она в интимите2, – сиятельная Аглая выходила сама большим выходом перед завтраком и обедом) и где она теперь сидела вдвоем с «Калабрским бригантом».

Рассыпавшись в разных любезностях и изъявлениях пред Софьей Ивановной, импонировавшей ей своим спокойным достоинством, а главное